Я, Роми Шнайдер. Дневник

Я хотела бы сказать “Life must go on” ^[41]. Определённо есть моменты, когда так хочется опустить занавес и ничего больше не иметь общего со своей профессией. Но я же чувствую ответственность. Я ведь не одна. Потому и должна жить дальше. Я буду продолжать делать своё дело как можно лучше. Нужно идти дальше, останавливаться нельзя. Разве что поразмыслить несколько мгновений, а потом продолжать. Стоять на месте — это для меня невозможно.

Восстаёшь против несчастий, и это длится всю жизнь. Даже если публика проявляет сочувствие, это не утоляет боли.

Съёмки «Прохожей из Сан-Суси» пришлось отодвинуть из-за моей операции. Но как только врачи разрешили, я была готова работать. Может быть, я устала, но работа всегда придаёт мне физические и моральные силы. А что касается мучительных для меня сцен с маленьким Максом, то тут мне очень помог Жак Руффио.

Я всегда хотела играть эту «Прохожую». Для актрисы существует работа, и существует жизнь. Они не смешиваются. Для меня в этом — сила, не знаю, откуда она берётся, но она всегда тут. Знаю, что бывают болезненные моменты, — не только из-за нескольких повторений, но и потому, что моя профессия вообще очень жёсткая. Мои настоящие друзья, которым я доверяю, говорили мне: «Лучше всего для тебя — то, что ты можешь работать». Даже Симона Синьоре дала мне по телефону тот же совет. Не то чтобы я хотела работать как раньше, по три фильма в год за счёт своей личной жизни. Так я больше не хочу. Но мне необходим этот страх, что охватывает меня в студии. Он меня заводит. Подталкивает меня к работе, раз уж мне это нужно, и позволяет хоть немного забыться. Немецкая ревность, я думаю, да. Но несмотря на всех моих «Зисси», я им всё-таки не принадлежу.

Я выбрала страну, и эта страна уже давно приняла меня с распростёртыми объятиями; там я была счастлива.

Моя мать снялась более чем в шестидесяти фильмах, прежде чем остановилась. Моя бабушка с отцовской стороны играла и в восемьдесят лет. Я, правда, не хотела бы так работать и дожить до 105 лет, как она.

Отец моего сына, как и многие другие, был в девятнадцать лет депортирован. Это реальность, и её не забыть.

У меня очень мало воспоминаний об этом времени. Я же была ребёнком. Мои родители расстались, когда мы с братом были ещё малы. Напрямую нас это не затронуло. Я только помню, как мама плакала в рождественский вечер, потому что осталась с нами одна. Но фильм в той же степени относится и к нашему времени, ведь если подумать, — Земля крутится скорее к худшему.

Вся команда просто влюбилась в этот фильм. Взаимопонимание во время съёмок было просто фантастическое. Так, кстати, не всегда бывает.

Я ещё не была взрослой, не так уж много размышляла об этом, многого не понимала. Но с тех пор произошли события, которые меня очень глубоко затронули и показали, что в действительности ничего не изменилось.

Давид читал этот сценарий. Сказал мне, что ему понравилось. Конечно, он не всё мог понять, хотя для своего возраста он был очень зрелым. Он просто хотел, чтобы я снялась в этом фильме.

Я хотела, чтобы режиссёром на картине был Жак Руффио, потому что восхищалась всеми его фильмами. Что он говорил и вообще его манера высказываться — всё это меня полностью убеждало. Это бывает довольно редко. Я уже давно хотела с ним работать. А потом мы — он, его семья и я — подружились. Я могла им звонить, навещать, говорить обо всём на свете.

У него вообще невероятная способность к пониманию. Он угадывает, если что-то причиняет мне боль. Он всегда знает, что мне нужно сказать. Это человек, который относится к актёрам с уважением. Он вообще единственный, кто сказал мне: «Это вовсе не так уж весело — каждый день выполнять актёрские задачи». Это меня поразило. Никогда еще режиссёры не говорили мне чего-то подобного.

То, что я в ком-то нуждаюсь, верно только отчасти. Так со мной было. Но сегодня это уже не мой случай. Я стала более зрелой и поняла, насколько трудно тем людям, кто постоянно находится в тени, придавать нам уверенность и к тому же выносить наше изменчивое настроение. Нет никакого права требовать от своих близких, чтобы они бесконечно несли наш груз. Теперь я точно знаю, насколько я взбалмошная, несносная особа. Я уже отказалась от претензий постоянно иметь рядом кого-то, кто брал бы на себя мои страхи, мою неуверенность, мою истеричность. Теперь я больше уважаю других. Давид приходил на студию ко мне, часто. Сейчас, после трагедии, у меня осталась Сара, но ей ещё только четыре с половиной года, она слишком маленькая, чтобы приходить на студию.

Живу я сейчас в отеле, потому что не могу находиться в обстановке, которая напоминает мне о сыне и о том, как мы с ним были счастливы вместе. Подыскиваю новый дом, чтобы начать жить заново и преодолеть своё горе.

Горе, которое мне не забыть никогда.