«Что помешало Поветкину победить Кличко? Может быть, то, что он поклонялся языческим богам?» – интересуется Дмитрий. А вы как считаете? Вы вообще боксом интересуетесь?
А. Проханов: – Нет. Мне кажется, что это…
О. Журавлёва – Это патриотичный вид спорта?
А. Проханов: – Я уже сказал сегодня, что какому-нибудь голландскому дипломату надо было сломать челюсть, а потом извиниться. Вот и всё мое отношение к боксу. Я не знаю, что там было.
О. Журавлёва – Вы в этом смысле с Жириновским, кстати, солидарны. Он тоже первым делом сказал, что надо пойти побить стекла где-нибудь в голландском посольстве и насовать дипломатам.
А. Проханов: – Ну, конечно. Я солидарен в этом смысле…
О. Журавлёва – Выясняется, что Венская конвенция это, собственно, и предусматривает: если одни нарушили, то и другим можно.
А. Проханов: – Ну, конечно-конечно. В общем, я чужд голландскому синдрому.
О. Журавлёва – Хорошо, ладно. Значит, про бокс ничего сказать не можете?
А. Проханов: – Ничего. Но про бокс как помещение, где изолируют инфицированных натовским синдромом, я готов говорить.
О. Журавлёва – Подождите. Еще раз?
А. Проханов: – Бокс – это территория такая, куда помещают зараженных натовскими синдромами либералов. Ну, инфекционный бокс – вы знаете, что такое?
О. Журавлёва – В смысле помещения. Всё, теперь всё понятно.
А. Проханов: – Это не прическа, это не прическа.
О. Журавлёва – Прическа – это полубокс. Да, я всё прекрасно поняла. Тогда скажите, пожалуйста, должен ли депутат Андрей Исаев понести наказание за дебош и задержку рейса самолета Москва-Петербург, как вы считаете? Вы разбирались в этом конфликте?
А. Проханов: – Мне нравится страстный Исаев.
О. Журавлёва – Он чем-то на вас похож, да?
А. Проханов: – Чем-то на меня похож. Нас отличает только то, что я изначально был революционером и им остаюсь, а Исаев был революционером, потом стал конформистом. Но в нём все-таки взыграла его натура, задавленная вот этим профсоюзным движением, этим желанием войти во власть. В нем природа взыграла – он взбунтовался против себя самого. Это революция Исаева, которую он устроил против своего конформизма. Это прекрасно. Хорошо бы Исаева не просто ссадили с самолета, а, может быть, посадили бы даже под какой-нибудь домашний арест, поместили ему на ноги какой-нибудь браслет, как Удальцову.
О. Журавлёва – То есть вы изначально его принимаете за хулигана и дебошира?
А. Проханов: – Нет, я изначально принимаю его за стихийного русского мужика, который под гнетом обстоятельств вынужден был пойти в рабство к номенклатуре либеральной. И вот то, что он разбушевался в самолете, – это же не хулиганство, это его экзистенция, это его взрыв. И поэтому… Он должен понести за это наказание, для того чтобы он в еще большей степени превратился в прежнего анархиста, коммуниста либерального. И тогда я с ним обнимусь. Я встречу его у выхода из тюрьмы, и мои братья меч ему отдадут.
О. Журавлёва – Вы вот рассказываете про тюрьму. На самом деле, вы же прекрасно понимаете, что до тюрьмы-то дело не дойдет никогда.
А. Проханов: – Это не важно.
О. Журавлёва – У нас в тюрьмы и в больницы попадают другие люди.
А. Проханов: – Это не важно.
О. Журавлёва – Да? Вы же сочувствуете всем сидельцам на самом деле – в глубине души?
А. Проханов: – Я сочувствую в первую очередь себе самому, потому что моя душа находится в тюрьме моей плоти. Вот эти реберные, ужасные реберные клети, в которых находится моя душа, трудно разорвать.
