Я русский солдат! Годы сражения

А. Проханов: — Я уже сказал сегодня, что какому-нибудь голландскому дипломату надо было сломать челюсть, а потом извиниться. Вот и всё мое отношение к боксу. Я не знаю, что там было.

О. Журавлёва — Вы в этом смысле с Жириновским, кстати, солидарны. Он тоже первым делом сказал, что надо пойти побить стекла где-нибудь в голландском посольстве и насовать дипломатам.

А. Проханов: — Ну, конечно. Я солидарен в этом смысле…

О. Журавлёва — Выясняется, что Венская конвенция это, собственно, и предусматривает: если одни нарушили, то и другим можно.

А. Проханов: — Ну, конечно-конечно. В общем, я чужд голландскому синдрому.

О. Журавлёва — Хорошо, ладно. Значит, про бокс ничего сказать не можете?

А. Проханов: — Ничего. Но про бокс как помещение, где изолируют инфицированных натовским синдромом, я готов говорить.

О. Журавлёва — Подождите. Еще раз?

А. Проханов: — Бокс — это территория такая, куда помещают зараженных натовскими синдромами либералов. Ну, инфекционный бокс — вы знаете, что такое?

О. Журавлёва — В смысле помещения. Всё, теперь всё понятно.

А. Проханов: — Это не прическа, это не прическа.

О. Журавлёва — Прическа — это полубокс. Да, я всё прекрасно поняла. Тогда скажите, пожалуйста, должен ли депутат Андрей Исаев понести наказание за дебош и задержку рейса самолета Москва-Петербург, как вы считаете? Вы разбирались в этом конфликте?

А. Проханов: — Мне нравится страстный Исаев.

О. Журавлёва — Он чем-то на вас похож, да?

А. Проханов: — Чем-то на меня похож. Нас отличает только то, что я изначально был революционером и им остаюсь, а Исаев был революционером, потом стал конформистом. Но в нём все-таки взыграла его натура, задавленная вот этим профсоюзным движением, этим желанием войти во власть. В нем природа взыграла — он взбунтовался против себя самого. Это революция Исаева, которую он устроил против своего конформизма. Это прекрасно. Хорошо бы Исаева не просто ссадили с самолета, а, может быть, посадили бы даже под какой-нибудь домашний арест, поместили ему на ноги какой-нибудь браслет, как Удальцову.

О. Журавлёва — То есть вы изначально его принимаете за хулигана и дебошира?

А. Проханов: — Нет, я изначально принимаю его за стихийного русского мужика, который под гнетом обстоятельств вынужден был пойти в рабство к номенклатуре либеральной. И вот то, что он разбушевался в самолете, — это же не хулиганство, это его экзистенция, это его взрыв. И поэтому… Он должен понести за это наказание, для того чтобы он в еще большей степени превратился в прежнего анархиста, коммуниста либерального. И тогда я с ним обнимусь. Я встречу его у выхода из тюрьмы, и мои братья меч ему отдадут.

О. Журавлёва — Вы вот рассказываете про тюрьму. На самом деле, вы же прекрасно понимаете, что до тюрьмы-то дело не дойдет никогда.

А. Проханов: — Это не важно.

О. Журавлёва — У нас в тюрьмы и в больницы попадают другие люди.

А. Проханов: — Это не важно.

О. Журавлёва — Да? Вы же сочувствуете всем сидельцам на самом деле — в глубине души?

А. Проханов: — Я сочувствую в первую очередь себе самому, потому что моя душа находится в тюрьме моей плоти. Вот эти реберные, ужасные реберные клети, в которых находится моя душа, трудно разорвать.

О. Журавлёва — Такое ощущение, что она у вас в животе находится. Ну, ладно. «Пьянство в России стало всеобщим, уже не найти трезвого посла. Депутат Госдумы дебоширит на борту самолета, а вы всё о величии России», — пишет Владимир из Печор Псковской области. Неужели так уж он не прав?