Я с тобой, товарищ...

Как величайшее счастье воспринял назначение в батальон морской пехоты: теперь-то он посчитается с фашистами и за гибель родного корабля, и вообще за все-все!

Лишь немного больше недели провоевал он на суше, на собственной шкуре испытав и яростные бомбежки, и неистовство, мощь вражеских танковых атак. Познал и радость побед. Пусть и малых, но все же побед.

Новый приказ командования вырвал его из батальона, бросил в специальный отряд минеров-подрывников, которым надлежало под шоссе, ведущее к Ленинграду, закладывать зарядные отделения торпед и морские мины старых образцов.

Уже дважды Савелий с новыми товарищами выполнял подобные задания. Один раз даже результат своей работы довелось увидеть. Только крутанул специальный человек ручку подрывной машинки, ров образовался там, где секунды назад шоссе было. И немудрено: в самой захудалой морской мине около двухсот килограммов прекрасной взрывчатки; а их в шахматном порядке под шоссе было вкопано несколько штук!

Сегодня тоже минировали шоссе. Все сделали на высочайшем уровне, уже к отряду возвращались, когда случай навел на них фашистские самолеты. И вот опять он, Савелий Куклин, одинешенек, опять у него ни одного дружка, даже просто знакомого нет рядом…

— Чего, как на бульваре, расселась, пава заморская? — безжалостно рвет мрачные мысли чей-то голос.

Савелий нехотя поднимает глаза и видит сначала стоптанные армейские ботинки, неопределенного цвета обмотки, шаровары, почти прохудившиеся на коленях, гимнастерку, основательно вылинявшую от многих стирок, секущих дождей и жаркого солнца, а потом и лицо солдата — молоденького, низкорослого и с добрыми веснушками на задорно вздернутом носу. Он, этот солдат, почему-то смотрит на него вызывающе.

— Кому говорю? Или не понимаешь, что здесь будет моя огневая позиция?

— Не цепляйся, Лазарев, к человеку, — вроде бы равнодушно пробасил кто-то. Савелий глянул на непрошеного заступника и сразу увидел по три треугольника в каждой петлице его гимнастерки: помкомвзвода, значит. — Или для тебя в окопе другого места нет?

Места более чем достаточно: на этот полк командование такой длины отрезок окопов отвалило, что оборонять его впору полнокровной дивизии или — на худой конец — бригаде, расщедрилось, одним словом. Правда, окопы что надо: полного профиля, с гнездами для пулеметов и ячейками для истребителей танков; даже блиндажи хотя и в один накат, но были. И все равно после шести суток непрерывных боев только на этом рубеже от полка вовсе почти ничего не осталось. Все это рассказал лейтенант, объясняя, почему они минируют шоссе именно здесь.

Солдат Лазарев, еле слышно чертыхнувшись, отошел от Савелия метра на два, где умело заработал лопаткой, подгоняя под свой рост глубину окопа.

А воздух уже стонет от воя летящих мин и снарядов. Солдаты, оставив в окопе двух наблюдателей, укрылись в блиндажах. Савелий не побежал за ними: не переносил он бомбежек и обстрелов, если над головой хоть самая надежная крыша была; в этом случае почему-то казалось, что все снаряды, мины и бомбы ищут только его.

Со знанием дела фашисты вели обстрел: то обрушивали шквал огня, словно обещая скорую атаку, то били одиночными минами и лишь для того, чтобы советские солдаты и на мгновение не смогли забыть, что они, фашисты, рядом, что они в любую минуту способны броситься вперед — раздавить, уничтожить все, оказавшееся на пути.

Артиллерийский и минометный обстрел оборвался ровно в двадцать два часа. Еще какое-то время злобно поворчали пулеметы, а потом пришла тишина. Нервная, тревожная, но тишина. Теперь только разноцветные ракеты, вздымавшиеся из окопов фашистов, полосовали небо, утыканное редкими и робкими звездами.

Солдаты сняли каски, изрядно надоевшие за невероятно долгий день, закурили, усевшись свободно, и ядреный махорочный дымок завис над ними. Еще немного погодя в термосах принесли еду. Обед и ужин сразу.

Савелий не пошел к обедающим, пока его не позвал помкомвзвод. Он же и спросил:

— Кем являешься?

В ответ пришлось назвать имя и фамилию.

И немедленно в разговор влез въедливый Лазарев:

— Здесь люди свои, многими кровавыми боями проверенные, так что следовало бы и поподробнее рассказать. Например, о личных подвигах. Или таковых не имеется?

— Лазарев! — чуть повысил голос помкомвзвод.

Выскребли ложками котелки, закурили — опять голос Лазарева:

— А вы заметили, ребята, как лениво товарищ флотский ложкой орудовал? Почему, спрашивается? Они, флотские, больше шоколадом питаются и прочим, о чем мы, пехота, только слух имеем. Вот и воротит его изнеженное брюхо от нашей солдатской пищи.

Савелий, чтобы сокрушить клевету, мог бы рассказать все, что волновало его сейчас и напрочь лишило аппетита, но смолчал.

А Лазарев спокойно гнул свою линию: