Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка

Рейкс проводил ее до машины, открыл дверцу «Ровера». Когда она нагнулась, садясь за руль, он увидел ее шею, такую тонкую и беззащитную. Одного удара ребром ладони было бы достаточно, чтобы сломать ее. Но удар этот не принес бы избавления. Нет, она не та, не тот человек, кого надо убрать в первую очередь.

Белль потянулась к зажиганию, повернула голову и посмотрела на него. В ее лице под слишком толстым слоем косметики светилось сочувствие, и она снова повторила приевшиеся фразы утешения:

— Я в самом деле понимаю вас. Я тогда чуть с ума не сошла.

Но в конце концов все стало нормально. Во всяком случае лучше, чем могло бы быть.

Рейкс посмотрел, как машина выехала на дорогу, а потом вернулся в дом.

Белль лежала в постели, вспоминала Рейкса и его гостиную. Сначала ей казалось, что они не найдут общего языка. Он смотрел на нее, и она читала все это в его глазах. Она знала этих людей, знала эти голоса, эту самоуверенность, нечто такое, что заложено в них с самого детства и чего они не теряют, даже если идут по миру или становятся за прилавок кондитерской. И все-таки она жалела этого человека. Ему, наверно, было ужасно тяжело пережить тот момент. Разве она не понимала, разве она не прошла через это сама? Любой другой на его месте испугался бы. И если бы сейчас он вошел в номер, она впустила бы его к себе в постель, отдала бы ему в утешение свое тело и тепло нескольких минут забвения. Но потом, пошевелив длинными ногами под простыней, она поняла, что лжет. К черту жалость и забвение… Она просто хотела его как мужчину. Мужской твердости, долгих жадных спазм страсти — вот чего она хотела. Он был ее мужчиной. Он должен был оказаться в этой переделке. Он уже не первый, кому она отвозила запечатанный сургучом конверт. Но он был первым, принявшим его, ни на мгновение не выказав своей слабости. Да, он был не такой, как все, и Белль знала, что именно поэтому она многое бы с радостью ему отдала. Она думала о его твердом налитом теле, об открытом, спокойном, умном лице, о той улыбке, что смущает других, об уверенных, почти не мигающих голубых глазах.

Белль села, включила свет и нашла сигарету. Закурив, она посмотрела на захламленный ночной столик, увидела себя в зеркале.

Мейбл Виккерс. Родилась 7 февраля 1945 года (поэтому ее знак Зодиака — Водолей). Сегодня в «Дейли Мейл» в своем гороскопе она прочла: «В воздухе висит спокойствие, вы заведете новых друзей и упрочите старые узы». Ей было наплевать на упрочение старых уз, но новые друзья всегда кстати, если они могут что-нибудь дать, дать то, чего недостает.

Ее отец, артиллерист, служивший в частях противовоздушной обороны, погиб в автомобильной катастрофе в Италии за месяц до ее рождения. Это было, в общем, к лучшему: Белль узнала, что он был вовсе не ее отец, слишком поздно, чтобы сокрушаться об этом. Но все же она думала о нем, как об отце, хотя он был для нее не более, чем именем, туманной и противоречивой материнской болтовней. Ее мать вновь вышла замуж в сорок седьмом; живая полная женщина, которую не интересовало почти ничего, кроме самой себя; веселая счастливая женщина, душа любого застолья, что собирались за графином крепкого портера и парой бутылок джина. Она вышла замуж за трактирщика, и они завели небольшую пивную в Хедингтоне, совсем неподалеку от Оксфорда. Отсюда, семнадцатилетней девушкой, после нескольких лет вялой учебы в школе и шести месяцев в колледже для секретарей, Белль пошла работать машинисткой в одну из компаний. Полгода спустя отчим стал приходить к ней в спальню по ночам, дразнить ее грубоватыми шутками, что в конце концов превратилось в грязное заигрывание. Когда она пожаловалась матери, та очень удивилась, но, не желая выносить сор из дому, дала ей пятьдесят фунтов из денег, оставленных на черный день, с чем дочь и уехала в Лондон.