Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка

Бернерс положил в карман все двести. Они вместе пообедали, стали Бернерсом и Фрэмптоном и продумали новую совместную операцию. Рейкс так и не спросил, откуда Бернерс узнал о перевыборах в фирме. Они всего лишь работали вместе. И узнали друг о друге только то, что было нужно по работе. Но сегодня Рейкс ехал к человеку по имени Обри Кэтуелл. Ему было противно, будто его заставили разглядывать наготу незнакомого человека.

Брайтон. Солнечные зайчики скакали по синим волнам, что бились о мол. Голубая дымка на горизонте роднила море и небо. Грязно-зеленый прибой наступал на сероватый берег, протянувшийся вдаль, бурлил и пенился, толкая по гладкому песку пластмассовые стаканчики и мертвые водоросли. У кромки моря над посадками тамариска и вероники, венчая пейзаж, высилась Принцесс Террас, изящная светло-желтая скала. Она изо всех сил тянулась к небу и зимнему солнцу. Окна второго этажа дома номер три загораживал красно-белый полосатый навес, отчего узкие балконы оставались в тени. Белая дверь, лестница с черными изгибами кованых перил. Отверстие почтового ящика, как и номер дома, окаймлено полированной бронзой. Она прекрасно сочеталась с белым цветом вокруг. Рейкс позвонил. После долгого ожидания дверь открыла женщина. Лет шестидесяти, в глухом черном платье, крепкая, серые, слегка тронутые сединой волосы. Она стояла на пороге, словно миссис Гамильтон, — воспитанная, непоколебимая, готовая ко всему.

— Если мистер Кэтуелл свободен, не будет ли он так любезен уделить несколько минут мистеру Фрэмптону? — спросил Рейкс и протянул одну из старых визитных карточек.

Через несколько минут женщина провела его на второй этаж в гостиную. Как только она закрыла за ним дверь, от окна обернулся Бернерс. Если не считать одежду, он остался таким же: знакомая лысина, мягкое и даже сейчас ничего не выражающее лиц, выцветшие серые глаза. Вся внешность излучает почти скорбную добродетель. Но безликий мешковатый пиджак исчез. Его заменил серо-голубой костюм, роскошный бордовый жилет, серебристо-белый галстук. На ногах коричневые замшевые башмаки… У Бернерса, который всегда носил черные туфли на толстой подошве.

— Я только что открыл бутылку рейнвейна, какой обычно пью в это время, если светит солнце, — вместо приветствия сказал Бернерс. — Энджерс обрадуется, если вы разделите ее со мной. Она считает, что одному целой бутылки слишком много. — И голос не изменился, только манера говорить стала другой.

Он подошел к маленькому резному столику. На нем на серебряном подносе стояла бутылка вина и высокий бокал венецианского стекла. Увидев, что бокал только один, Бернерс повернулся к лакированному шкафчику на резных позолоченных ножках и открыл его. Внутри сверкнул хрусталь.

— Очень сожалею о причине моего визита, — сказал Рейкс.

Протирая салфеткой взятый из шкафчика бокал, Бернерс, не поворачиваясь, ответил:

— Сначала насладимся вином. И сядьте, прошу вас.

Рейкс знал толк в мебели (он сам заново обставлял Альвертон). Он сел на стул красного дерева с высокой спинкой и мог поспорить, что это Хеппельуайт. Стойки, поддерживающие расписной центр спинки, изображали колосья пшеницы. Рядом стоял круглый, тоже красного дерева стол эпохи Регентства. А напротив окна был английский лакированный комод, по форме похожий на шкафчик с хрусталем.

После первого глотка Бернерс качнул головой в сторону комнаты:

— Вам нравится?

— Такое оценит каждый.

Канделябр, подвешенный к ажурному потолку, был, наверно, от Мюрата, его старинные подвески из разноцветного стекла бросали на стены яркие блики.

— Верно, — кивнул Бернерс, — я вырос в интернате и жил в обшарпанных меблирашках, пока не встретил вас: Я дал себе слово, что когда-нибудь у меня будет нечто подобное… дом с обстановкой, украшенный мастерами, людьми, которые с любовью относятся к своему делу. Неужели вы пришли сообщить, что я могу все это потерять? Не говорите таких слов.

— Нет. Но вам придется защищать свой дом. Нам нужно снова поработать вместе. Если бы можно было сделать все одному, я бы к вам не пришел. Но это не в моих силах. Нам надо защищаться и, видимо, придется двоих даже убить. Ну что, мои слова не испортили вкус вина?

Без колебаний Бернерс ответил:

— Отчего же. Если в дверь постучит полиция, я покончу с собой. Так же, как и вы. Если можно отнять жизнь у себя, то спуститься на ступеньку ниже и отнять ее у другого проще. — Он сел у окна.

— Прежде чем посвятить вас в курс дела, я готов, если хотите, назвать свое настоящее имя и рассказать о себе.

— Я не желаю знать об этом.

— Вы можете докопаться… есть другие, они знают.

— Тогда я и докопаюсь. Но хватит об этом. Останетесь на завтрак? Я предупрежу Энджерс.

— Не стоит. Я ненадолго. А кто она такая?

— Я нанял ее в агентстве пять лет назад. Она прослужила у людей всю жизнь. Честная, преданная, всегда воюет на моей стороне. Ничего не знает о Бернерсе, только о мистере Кэтуелле. Если хотите рейнвейна, наливайте сами.