Я сам себе жена

В любом предмете — часах, домах, мебели — я всегда ищу лицо. В предметах, созданных без любви, я не нахожу ничего. Многих, к кому я стучался, просьба удивляла, но часто я что-то получал; не раз, правда, меня просто вышвыривали. Наверно, люди думали, что я хочу их подурачить этими своими вопросами о старых вещах.

С особым пристрастием я собирал «мусорок», как его называл дядюшка, в основном, это были старые ключи, которые не подходили уже ни к одному замку. Целые связки ключей: они были великолепны! Я начищал их и засовывал в передний карман своего фартучка. Очень модные тогда фартучки для мальчиков, с лямочками крест-накрест на спине, которые застегивались на пуговицы, выглядели, собственно, так же как фартучки для девочек. Поэтому-то они мне так нравились.

Пристрастие к фартукам осталось у меня до сих пор. Когда я немного подрос, и обнаружилось, что мальчики постарше уже не носят фартуков, меня выручил дядюшка, заявив совершенно естественно: «Ну что же, значит, нам надо купить девчоночий фартук».

Мой отец имел, конечно, собственные представления о том, как должен выглядеть «настоящий» мальчик, и я им не соответствовал: слишком хорошенький, слишком изящный, подвижные черты лица, а застенчивая нежность придавала мне выражение мягкости.

Я примерял мамины школьные платьица, какие носили еще до Первой мировой войны. Тщательно уложенные, они хранились в сундуке на чердаке. Я вертелся перед зеркалом в полном восхищении. Я — но не отец. Обнаружив меня в таком немужском виде, он накинулся на меня с плеткой, сорвал с меня платье, рыча: «Ты не девчонка! Ты будешь солдатом!» Мне было тогда семь или восемь лет.

С удручающей регулярностью отец истязал меня плеткой. Однажды даже наша экономка не выдержала, она пыталась урезонить его, говоря, что переодевание в платья — только игра. Но он неистовствовал: «Даже если я насмерть прибью мальчишку! Имею право, в конце концов, это я его воспитываю». Экономка возразила, он ударил и ее.

Дядюшка взял меня в свои комнаты на первом этаже дома в Мальсдорфе. Я обставил свою детскую так, как хозяйка могла бы обставить комнатку где-нибудь в 1890 году: прелестный вертиков в стиле модерн, умывальный столик, гардероб, изящный комод, непременные часы с маятником на стене и зеркало-трюмо, украшенное столбиками. На этажерке — маленькой полочке на вычурных столбиках — стояли мои книги, на столе лежала красная плюшевая скатерть, на ней — посеребренная латунная ваза для визитных карточек, на другом столике стояла помпезная салонная керосиновая лампа. Люстру я купил у старьевщика, это была электрифицированная газовая люстра из латуни с алебастровыми шарами — мое маленькое царство.

Раньше хозяйки устанавливали трюмо между окнами. Это было зеркало, украшенное столбиками и консолями. Сверху на выступе, по моде неоренессанса, красовалась насадка в форме раковины, слева и справа — вращающиеся шары на столбиках. Рама зеркала также опиралась на консоль с вычурными столбиками.

В конце XIX века не каждый мог позволить себе напольные часы, поэтому их заменяли настенные часы с маятником. Чаще всего это был длинный застекленный ящик со столбиками по бокам. Сверху над выступом укреплялась насадка с вычурными деревянными шарами или гипсовым орлом, покрашенным под орех. Внизу на консоли, завершая картину висели деревянные шары, а внутри ящика размещался белый эмалированный циферблат с римскими цифрами и, конечно, латунный маятник.

Такие часы я собирал с детства. За всю мою жизнь их набралось 386.

В просторном дядюшкином доме моя коллекция с годами стала занимать все больше и больше места. Я заполнил своими сокровищами подвал, чердак и даже примыкавшую к дому конюшню. С помощью дядюшки, который был моим союзником, мне удавалось скрывать свою страсть от отца. На чердак, в подвал и в конюшню он никогда не заходил, так как эти помещения находились во владении дядюшки. «Давай все это спрячем от него», — не раз заговорщически шептал мне дядюшка.

Хотя после обеда я обычно мог возиться со старыми вещами сколько душе угодно, по утрам я, как и все, должен был ходить в школу. А там, увы, многое мне было не но вкусу. Конечно, у меня были проблемы с одноклассниками. Многие, особенно те, кто главным считал грубую силу и натиск, просто презирали меня, носившего длинные золотые кудри. Меня колотили только за то, что я носил в волосах заколки. «На девчонку похож», — дразнились они. Я удивлялся — ведь я ничего им не сделал. Почему они желали мне зла? Лишь позже я ощутил ту стену, которая незримо стояла между мной и многими людьми.

Еще хуже было с еженедельными занятиями физкультурой. Они не интересовали меня совершенно! Играли ли мы в футбол, прыгали в длину или карабкались вверх по шесту, все это казалось мне бессмыслицей. «Ах, Господи, — говорил энергичный, но чуткий учитель физкультуры, — что у тебя за вид! Ты выглядишь, как девица на балу, не можешь сделать шаг пошире и через коня ни за что не перепрыгнешь». Он понял.