Я - счастливый человек

Мы жили в высокогорном отеле. Красота вокруг необыкновенная. Низкие облака разрезали вершину горы надвое, уплывали ввысь, и гора сливалась с горой, совершенно меняя пейзаж.

К сожалению, я простудилась, но как сказать об этом?

Выбрала удобный момент и обратилась к костюмерше пани Славке:

— Нет ли у вас какого-нибудь лекарства? Меня продуло, по-моему, у меня цистит.

— Я пойду узнаю, — говорит пани Славка, — у кого есть лекарство.

— Только, ради Бога, не говорите никому из мужчин, — попросила я. — Мне неудобно…

— Нет, нет, что вы, — заверила меня пани Славка. — Я им ничего не скажу.

Не прошло и получаса, как раздался стук в дверь. Я открыла. На пороге стоял чех, один из сотрудников нашей группы.

— Кларичка, у вас проблема? У меня есть вот такое лекарство.

Я покраснела, но ничего не оставалось, как поблагодарить его.

Не успел он уйти, как в дверь опять постучали. Пришел другой сотрудник.

И так чуть ли не вся группа побывала у меня. И каждый говорил, что, раз у меня есть проблемы, он готов мне помочь.

Съемки в Татрах проходили на натуре, а природа в Татрах такая, что дух захватывало. Хотелось сидеть и молчать. Молчать и смотреть, как всходит из-за гор солнце, как золотит оно вершины, как краснеют облака, а небо становится синим – синим, и воздух…

Из Татр мы вернулись в Прагу, где к нам должен был присоединиться Крючков.

Николая Афанасьевича я видела только в фильмах. Конечно, я знала все его роли. И любила его так же, как любил его каждый человек в нашей огромной стране – за те образы, которые он создавал на экране.

Крючков играл танкиста, и молодежь валом шла в танковые училища. Он играл летчика, и ребята стремились в небо. Его герои были живыми людьми, воспринимались как собирательный образ молодого человека сороковых – пятидесятых годов, на которого равнялись, которому подражали.

Я обрадовалась, что увижу Николая Афанасьевича, познакомлюсь с великим артистом.

И вот мы стоим в холле гостиницы, сверху сейчас должен спуститься Крючков: он только умоется с дороги, переоденется, и мы поедем на студию.

Вдруг я услышала такой… цокот, как будто кто-то отбивает чечетку. Это когда на ботинки набиты металлические подковки. Такой характерный звук. Я повернула голову и вижу – по лестнице спускается, отбивая чечетку, Николай Крючков.

В кепке, в довольно простом, даже немного помятом костюме, но лицо… Его лицо сияло счастливой улыбкой. Он рад, что прилетел, что он с нами встретился. Со всеми поздоровался, в том числе и со мной, да так, словно мы давным-давно знакомы. Он вел себя так свободно, раскованно, будто это было не в Праге, а в Москве…

Надо сказать, для Николая Афанасьевича все было естественно, не существовало понятия «неловко» или «неудобно». Он не задумывался о том, что люди скажут, что подумают. У него была открытая душа, обворожительная улыбка, в глазах светилась доброта, и потому, что бы он ни сделал, ему всё прощали.

Каждое утро за нами присылали автобус. По пути на студию автобус останавливался на Вацлавской площади. В автобус входили хорошо одетые люди – в беретах, плащах, до блеска начищенных ботинках, с кожаными портфелями… У студии они выходили и исчезали.

А вечером опять ехали с нами в автобусе до Вацлавской площади.

Однажды я спросила пани Славку:

— Кто это с нами каждый день едет в автобусе?

— Да вот же они, — ответила Славка. — Осветители, костюмеры, гримеры.

Оказывается, они надевали на студии синие халаты, аккуратные спецовки и работали целый день.

Эта бытовая культура, аккуратность меня поразили. На студии в Чехословакии был строгий порядок, каждый знал свои обязанности и точно исполнял их.

Когда в первый день мы приготовились сниматься, я заметила, что чешский актер (он играл моего жениха) то ли побаивается меня, то ли робеет. Он был страшно скован.

Вот он должен сказать, что я ему нравлюсь, а его глаза неподвижные, унылые. Тогда я расхрабрилась и решила ему помочь.

— Скажите, Яромирку, у вас есть манжелка?

Манжелка – это по-чешски жена. Он кивает.

— Вы ее любите?

Он тоже кивает.

— Вы можете на меня так посмотреть, как вы дома на манжелку смотрите?

Он засмеялся, и вдруг вроде лед сломался, мы перешагнули грань отчужденности. И дальше сниматься было легко.

Я только скажу: «А где манжелка?» – и он улыбается, Поняв мой сигнал.

Вдруг я слышу в павильоне:

— Хлопцы, вы маете углики в заду?

Думаю: «Боже, что они говорят». А оказывается, в осветительных приборах сгорела вольтова дуга, ее надо поправить, и бригадир осветителей спрашивал, есть ли там углики, чтобы потом не погас осветительный прибор во время съемки.

И еще меня поразило: духи по-чешски – ванявка.

Садишься в трамвай, и молодой человек хочет с тобой заговорить: «Слечна, вы маете геску ванявку», то есть «Девушка, у вас хорошие духи». Поначалу – «ванявка», «углики в заду» резали слух. Но потом я узнала много чешских слов.