Я сделаю это для тебя

Их доведенная до абсурда ярость усилила ужас Жана. Его трясло все сильнее, он сделал глубокий вдох и попытался укрыться внутри себя. В том месте, где сохранилось немного былого тепла, энергии или мужества, способных свернуть время и выбросить несколько страшных грядущих мгновений в иное измерение. Он опустил голову и закрыл глаза, чтобы забыть о приставленной к шее сабле, отринуть место и обстоятельства. Он заглянул в глубь своего разума, тела и сердца, но нашел там лишь собственный страх. Страх холодной жижей плескался в жилах, лишая его способности двигаться. Жан ненавидел себя за то, что поддался страху. Как бы ему хотелось оставаться гордым и холодно-невозмутимым, он ведь так ждал этого мгновения, готовился, даже призывал в алкогольном бреду. Лелея мысль о смерти, он убедил себя, что достиг душевного покоя, близкого к состоянию блаженства. Но в это мгновение он ощущал такой страх, какого и вообразить не мог. Закричит ли он, когда лезвие рассечет кожу? Будет ли молить палачей о пощаде? Каждый вопрос превращался в волну, уносившую его чуть дальше навстречу буре пошедших вразнос чувств. Он почувствовал, что теряет почву под ногами.

Жан открыл глаза и попытался уцепиться за реальность, не сдаться, остаться непоколебимым, сохранить достоинство. Он взглянул в объектив камеры. Кто увидит эти кадры? Узнают его или нет? Борода, длинные волосы, годы, условия, в которых он жил, сделали его неузнаваемым. Во всяком случае, он на это надеялся.

Жан встретился взглядом со стоявшим за камерой человеком и удивился его напряженности. Что это, ненависть? Патологическое любопытство? Все вместе плюс страх?

Главарь поднял руку, и его приспешники мгновенно замолчали. И спокойно убрали оружие.

Все оказалось инсценировкой.

Жан открыл рот, чтобы глотнуть воздуха.

Он был потрясен и счастлив. Он не хотел умирать. Во всяком случае, не так.

— Снимай одежду, — потребовал Хаким.

На лбу Жана выступил холодный пот. Три негодяя не сводили с него глаз. Он являл собой жалкое зрелище. Человек, взиравший на похитителей свысока, уступил место страдающему от абстинентного синдрома алкоголику, а теперь он превратился в жертву, был жалким, мокрым от пота, едва дышал и обмочился.

— Я им займусь, — заявил Лахдар прежним мягким, доброжелательным голосом. — О'кей, все хорошо, — сказал он, обращаясь к Жану. — Сейчас примете душ и переоденетесь.

Заложник расхохотался.

Нервным смехом человека, который утратил достоинство, почву под ногами и рассудок.

Так смеются чудом спасшиеся люди.

Даниель

Безумие разъедает мой мозг. Я чувствую, как мой разум распадается на части, пожираемый горем. Я должен бороться, чтобы оставаться начеку, караулить малейшие признаки слабости, ничтожнейшие уступки горячечному бреду, который притаился за моим страданием и караулит момент, когда я пробуду в беспомощном, бессильном состоянии чуть дольше обычного, чтобы одержать окончательную победу. Я не знаю, что вызывает кошмары — предательские выпадения сознания или мучительная ясность ума.

Днем я изображаю нормального человека, чтобы сохранить внешнюю солидность, но ночью призраки одолевают меня. Каким-то парадоксальным образом именно ясность ума лежит в основе безумия, позволяя разглядеть двух живущих во мне людей. Первый — дневной — воин, он лавирует, маневрирует, манипулирует, второй — вечерний — тяжелый невротик, которому ненависть не дает успокоиться и уснуть. Первый служит второму, но тот уничтожает все его шансы на успех безответственным поведением и потерей контроля над собой.

* * *

Наше новое счастье испытывало встряски, обнажавшие хрупкость оснований, на которых оно строилось. Все произошло слишком быстро, я попал в водоворот событий и просто не успел научиться безмятежной ясности, без которой в браке не обойтись. Я был твердо намерен преуспеть с Бетти, но мой характер, мои неосознанные стремления и рефлексы не поспевали за идеями.

Сколько раз мне до смерти хотелось сбежать от размеренного существования, к которому я приспосабливался с таким скрипом, и вернуться к прежним преступным занятиям, вспомнить вкус легких денег, вкусить наслаждение риском, пообщаться со старыми друзьями по банде! Сколько раз я чувствовал себя не на месте в этом тесном мирке!

* * *

Я был торговым служащим — таким же, как все, еще одним Растиньяком, пытающимся обойти ловушки, сэкономить на чем можно, энергично работающим локтями, чтобы оказаться в топ-листе победителей.

Временами я впадал в бешенство и тогда превращался в несравненного бойца, потом на меня нападала такая усталость, что я терял всякое желание делать что бы то ни было. В такие моменты я обретал невероятную проницательность и, глядя в зеркало на аккуратно подстриженного человека в дешевом костюме, чувствовал к нему только жалость. Я думал о друзьях, которых мне так не хватало, и о том, что бы они сказали, обнаружив, кем стал их брат…

Но любовь Бетти была тем поручнем, за который я хватался в минуты сомнений. Я успокаивался и обретал силы, чтобы снова включиться в гонку. Бетти догадывалась о моментах моей слабости и нередко их упреждала.