Я сделаю это для тебя

— Гипотеза на гипотезе, только на это вы и способны! — взорвался Дебрюин. — Ни одного надежного следа!

— В этой истории отсутствует какая бы то ни было логика — ни террористы, ни обычные вымогатели так не действуют, — попытался оправдаться Гонсалес.

— До сегодняшнего дня у нас действительно не было ничего конкретного, — подхватил Самюэль Мерль. — Но теперь мы знаем имя — или имена — заложников и сможем провести настоящее расследование.

— Очень вам рекомендую, — буркнул Дебрюин. — Мы должны немедленно взять ситуацию под контроль, министр взбешен.

На этом совещание закончилось, и все разошлись.

— Что станете делать с этой информацией? — спросил Борис Дебрюин Фредерика Лена.

— Позиция министра ясна и недвусмысленна: нам следует создать впечатление, что мы — хозяева положения. То есть мы храним молчание и ждем, когда ваши люди выйдут на след похитителей. А если заложников убили и тела скоро обнаружат? Или они захотят обменять только Лемана, а семья останется у них в плену?

От этой перспективы советника министра пробила дрожь.

— Принимать решения не в моей компетенции. Я проинформирую министра и буду держать вас в курсе.

* * *

Лахдар стоял, склонившись над Даниелем, когда тот почувствовал чужое присутствие и проснулся.

— Кто вы и чего от меня хотите? — спросил он.

Несколько мгновений Лахдар смотрел на него не моргая.

— Я знаю, вы не мусульманские экстремисты.

Даниелю показалось, что на лице его тюремщика промелькнула улыбка.

— Чего вы от меня ждете?

Лахдар взял стул и сел напротив заложника.

— Вы не хотите меня убивать, и вам не нужен выкуп, я в этом уверен. Так зачем же… зачем вы терзаете меня… психически?

— А ты? Зачем ты заставил страдать жену и сына? Зачем превратил их жизнь в кошмар?

Вопросы прозвучали как удар и стали спусковым механизмом.

— Я должен был так поступить. Что бы ты сделал на моем месте? Представь, что однажды кто-то убьет твоего ребенка во имя какой-то своей неведомой цели. А еще представь, что преступление осталось безнаказанным. Больше того — его значение приуменьшили ради умиротворения убийцы! Ты бы стал спокойно сидеть и ждать, когда его покарает Бог? Это было делом чести! И выживания…

— И ты готов поступить так снова — ввергать жену и сына в пучину отчаяния?

— Жизнь, смерть… эти понятия утратили для меня смысл, — устало произнес Даниель. — Мне казалось, что я умер. Превратился в зомби. Мной руководили инстинкт и одержимость. Потеря сына при таких обстоятельствах выбросила меня в параллельный мир, где действовала иная логика.

— Ты используешь те же доводы, что и террористы: говоря так, ты защищаешь дело убитого тобой человека.

Это замечание ранило Даниеля.

— Я не убивал шейха, — сказал он, чтобы вырваться из тупика, куда загонял его Лахдар. — В алкогольном бреду я иногда пытался убедить себя в обратном. Но я его не убивал. Мне не хватило мужества. Я не был убийцей. Я отступился, я хотел одного — вернуться к жене и сыну и вместе с ними оплакивать смерть Жерома. Но все пошло не так. Все поверили, что я преступник. Пресса и общественное мнение оскорбляли меня, мое имя изваляли в грязи. Люди шейха наверняка стали бы меня искать. Я должен был бежать, исчезнуть, раствориться. И никогда не возвращаться. Только так я мог уберечь жену и сына.

— Я знаю.

Даниель поднял голову:

— Знаешь? Да кто ты такой, черт побери? Кто вы и кто ваш главарь? Почему он никогда не снимает маску?

Лахдар пристально вгляделся в лицо Даниеля, словно искал на нем ответ.

— Думаю, ты уже понял. Но может, хочешь еще немного поразмышлять над истиной?

Он резко встал и покинул комнату.

На пороге возник человек. Кто это был? Хаким? Он стоял против света, и Даниель не мог отчетливо разглядеть главаря похитителей. Впервые за все время на нем не было маски, но очертания лица расплывались в ослепительно-ярком свете дня.

Человек шагнул вперед и взглянул в глаза заложнику.

Даниеля поразил его напряженный взгляд. Потом он вгляделся в лицо незнакомца и пошатнулся.

* * *

— Я ухожу.

Шарль оторвался от утренних газет, удивленный тоном Эрика. Он не располагал ни к обсуждению, ни к спорам и не был призывом о помощи.

— То есть?

— Как только мы узнаем развязку этого дела, я уйду.

Шарль насмешливо улыбнулся:

— Твоя давняя мечта. Хочешь все бросить, стяжав славу?

— Не доставай меня. Да, я любил свою известность. Страстно. Слепо. Но сегодня я даже не знаю, кто я и чего стою как журналист и человек.

— Цена человека… — задумчиво проговорил Шарль. — Кто ее определяет?

— Я долго путал две вещи: мою цену и цену телерейтингов. Изредка мое сознание прояснялось, и я осознавал всю тщету и суетность этого маскарада, но потом уподоблялся наркоману, меня манили власть и известность, и я как мотылек обжигался об их огонь… Я даже не замечал, какую боль причиняю близким, можешь себе представить? Я не сумел удержать жену, Шарль. Думаю, цену человека определяют те, с кем связала его судьба.

— Вот именно, Эрик. Твоя судьба связана со средствами массовой информации, на которые ты работаешь, с коллегами и зрителями…