Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)

— Пистолет? — невольно вырвалось у меня.

— Да, пистолет, — задумчиво произнес он, подбрасывая оружие на ладони.

— Твое счастье, что он не заряжен. Наверное, не было патронов. А то бы... — и он, покачав головой, со злостью посмотрел в спину стоявшего Короля, — у таких, как этот, рука бы не дрогнула.

Король, не оборачиваясь, что-то буркнул себе под нос, но я не расслышал его из-за шума подъехавшей машины.

Приехавший на машине старшина, узнав, в чем дело, и, посмотрев в мою сторону, одобрительно улыбнувшись, сказал: «Сработано что надо! Молодец!» Затем надел Королю наручники и посадил его в машину.

— Курсант, а ты чего стоишь? — обратился он ко мне. — А ну, прыгай в машину!

А я не то, чтобы прыгать — шевельнуться не мог от сильной боли в груди. Ноги подкашивались, голова гудела, и я боялся сделать шаг вперед, чтобы не упасть.

Спрыгнув на землю и взглянув на меня, старшина вдруг сказал:

— Э-э-э, брат! Да ты, оказывается того... А мы-то и не заметили. А ну, ребята, — обратился он к мотоциклистам, — быстренько его в госпиталь.

Меня тут же осторожно, взяв под руки, посадили в коляску, и мотоцикл, набирая скорость, урча, поехал по улицам ночного города.

Ярко горели на столбах огни. Я раньше их такими не видел. Вот они вдруг вытянулись в длинную огненную ленту, а затем заходили кругами у меня перед глазами. «Зачем здесь такие большие круги?» — не понимал я. А огни все кружились и кружились...

Глава двадцать первая

Было теплое апрельское утро. Я в палате лежал один и наблюдал, как за окном колышутся серебристые верхушки тополей, и видел чистое, бездонное, голубое небо. Такое голубое, каким оно может быть только в апреле.

Прошла, кажется, целая вечность, как я нахожусь в этой маленькой, в две больничные койки, палате. Когда меня в ту ночь привезли на мотоцикле и оставили в госпитале, я и не предполагал, что придется пролежать здесь более трех недель.

— У вас перелом двух ребер, молодой человек, — сообщил мне на обходе седовласый майор, и как бы для убедительности стал просматривать на свет негативную пленку, поданную ему медсестрой. — Что же вы позволяете ребра вам ломать, — говорил он, прослушивая меня, — не гоже, не гоже, молодой человек. Бандитов много, а вы один...

Обидными показались мне слова майора, и я, превозмогая боль в груди, хрипловатым голосом сказал:

— Вовсе и немного, один на один мы с ним были.

— Знаю, знаю, — проговорил он, слегка улыбаясь и, увидев, что я силюсь приподняться на постели, замахал руками. — Лежи ты, лежи. Ишь шустрый какой. Другой бы с ним не сладил. Мне начальник курса рассказывал, какого ты прихватил, Король, кажется, у него кличка? Ну, теперь он в надежном месте находится, а ты лежи и поправляйся. Поправляйся, милок, — уже совсем по-отечески говорил он, отходя от моей постели. — Такие, как ты, у нас на вес золота, поэтому-то и не гоже в одиночку на рожон... Уловил смысл?

Я утвердительно кивнул головой.

— Вот так-то, — одобрительно произнес он, видимо, оставшись довольный тем, что я понял его. — Тут к тебе целое паломничество было, да я запретил пускать. Успеется, — заключил он.

Врач вышел, а меня стала беспокоить мысль, что это, видимо, не первый разговор о моем поступке. «Ох, и достанется же мне от Мирного, а там еще разговор с начальником школы... да и Киреев спасибо не скажет за такое дело, — беспокоился я. — В общем, моли, Лешка, бога, если тебя после госпиталя на гауптвахту не отправят», — произнес я последние мысли вслух.

Медсестра, принесшая лекарство, с удивлением посмотрела на меня.

— Вам плохо?

— Да нет, что вы, — улыбнувшись, ответил я. — Это я стихи читаю.

— Стихи? — еще более удивленно спросила она. — Какие же тебе стихи, сынок, когда у тебя температура. Вот прими сейчас же лекарство и никаких стихов, — не допускающим возражений тоном сказала она.

Медсестра оказалась заботливой и доброй.

— Никогда я не видела, чтобы к одному больному приходило столько посетителей, — ворчала она через несколько дней, когда за ее спиной через открытую дверь я увидел весь наш взвод курсантов.

— Это надо ведь, во всем госпитале халаты собрала и того не хватило, — с улыбкой говорила она, пропуская ребят ко мне.

К концу дня мне даже самому стало неловко перед ней. Вскоре после курсантов пришли наши заводские, а к вечеру студенты из консерватории.

— Мамуленька, хлопот я вам столько доставил сегодня, — попытался я извиниться перед ней, когда ушли ребята.

— Каких там хлопот, — прервала она меня. — Это ты нас от хлопот избавил, задержав злодея. Я бы к тебе, сыночек, и весь Ташкент не поленилась бы пропустила, — говорила она, наливая мне в мензурку вечернюю дозу лекарства. Но в это время кто-то позвал ее в коридор. — Нет, нет, — зашумела она оттуда. — Никаких больше посетителей. Он и так устал. Сейчас ужин разносить будут.

— Ну, пусти, мать, пусти, — к своему удивлению услышал я голос Криворука.

— Нет, нет, — еще раз проговорила она. — Сказала вам, значит, все.

— Пуще жизни надо мне к нему, — громыхал голос Криворука, видимо пытавшегося прорваться в палату.