Я шел на небо…

– Позже один из тех десяти, оставшийся без вознаграждения, некий Гель, в прошлом уголовник, написал об этом в имперский суд. Стоит ли говорить, что с ведома Геринга Гель был убит, а труп его исчез. Геринг, что вы можете сказать об этом?

Герман Геринг не реагирует.

– Генерал Франц Гальдер, – продолжает Джексон, – заявил, что Геринг в сорок втором году говорил ему о своём участии в поджоге. Что вы на это скажете, подсудимый?

Геринг делает мечтательно-загадочное лицо.

– Ваш двоюродный брат, как известно, не раз заявлял о вашей беспринципности.

– И я не порвал его на части? – с иронией отозвался Геринг.

– Я удивлён этому не меньше, чем вы.

– Что касается пожара рейхстага, мне не известно ни одного случая, – Геринг не дал Джексону договорить, – чтобы из-за пожара был убит хоть один человек, да и арестов было немного.

– Вы уверены в этом?

– Абсолютно.

– Вы встречались с фюрером во время пожара?

– Конечно, мы встречались.

– И здесь же, на месте, вы решили арестовать коммунистов?

– Нет, это решение было принято заранее.

– Заранее?

– Вы не ослышались! – Геринг рассмеялся.

– Вы никогда не хвастались, что подожгли рейхстаг?

Геринг молчит.

– Скажите, вы помните завтрак в день рождения фюрера в сорок втором году? Вы не помните? Я читаю: «За общим завтраком Геринг крикнул: “Я – единственный, кто знает рейхстаг, потому что я поджёг его!”. Сказав это, он похлопал себя по ляжке», – конец цитаты. Это письменное показание генерала Гальдера. Вы говорили о поджоге?

– С Гальдером? Такого разговора не было.

– Ваши заводы приводили Германию в состояние готовности к войне, не так ли?

– Концерн «Герман Геринг» занимался добычей сырья и производством стали.

– У меня нет вопросов к подсудимому, – Джексон закрыл папку с бумагами.

Руденко просит слова. Лоренс не возражает.

– У меня несколько вопросов к подсудимому Герингу.

– С удовольствием на них отвечу, – усмехнулся Геринг.

– Во-первых, влияли ли вы на принятие фюрером внешнеполитических решений?

– Нет. Фюрер есть фюрер, точнее – был.

– Кто же был ближайшим советником фюрера в экономике?

– Я.

– В военных вопросах?

– Я.

– Вы разрабатывали план нападения на Советский Союз?

– Рейхсмаршал – всего лишь титул, не более, – Геринг ухмыльнулся.

– План был разработан в ноябре 1940 года?

– Да.

Теперь уже Руденко выдержал паузу.

– Я прочту вам запись совещания от шестнадцатого июля 1941 года: «Прибалтика и волжские области должны стать частью империи, Ленинград подлежит уничтожению». Кем был записан этот протокол?

– Борманом. Но он преувеличил кое-что.

– Что например?

Геринг не отвечает.

– Вы признаёте, что руководили массовым угоном в рабство миллионов граждан из оккупированных стран?

– Речь шла о двух миллионах рабочих. Рабство я отрицаю.

– В подписанном вами приказе от шестнадцатого сентября 1941 года говорилось: «За жизнь одного немецкого солдата подлежат смертной казни 50—100 коммунистов».

– В этом приказе было указано 5—10 человек, фюрер исправил: 100.

– Согласны ли вы с теорией высшей расы?

– Не вижу связи.

– Вы согласны с этой теорией?

Геринг делает неопределённый жест рукой, словно разгоняет одному ему заметное облако домыслов.

– Я никогда не использовал это выражение. Различия между расами я признаю.

– Признаёте?

– Признаю.

– Вы неоднократно заявляли, что Гитлер привёл Германию к расцвет у.

– Да, это так.

– И даже когда рейхстаг принял закон о защите народа и рейха, отменив контроль за бюджетом, внесение конституционных поправок и ратификацию договоров с иностранными государствами, передав их на четыре года имперскому правительству, и когда спустя несколько месяцев все партии до одной были запрещены, а профсоюзы распущены…

– И что?

– Послушное правительство, удобные законы, образование и религия на службе интересов нацизма. «Хайль Гитлер!» – обязательное приветствие, свастика как символ государства, «Хорст Вессель» – официальный гимн. Вы считаете, всё это отражает расцвет немецкого государства?

Геринг сдерживает приступ бешенства и с натугой отвечает:

– Катастрофа наступила после проигранной войны.

– У меня больше нет вопросов к подсудимому.

Глава вторая

«Мудрый человек не заблуждается, человеколюбивый не знает печали, мужественный не испытывает страха», – повторял Мао Цзэдун.

Ростом выше среднего, неторопливый, внешне рыхловатый, он двигался не так быстро, чуть склоняя голову к правому плечу. Владимиров уже привык к заплатанному даньи и житейской скромности Мао. По словам Цзян Ци, её муж так много писал, что у него начала отниматься рука.

– У нас нет утра в привычном европейском понимании, – говорил Мао. – День накатывается стремительно. Кажется, белое раскалённое солнце так близко, что можно дотронуться до него. А время бежит!.. Стоя на берегу реки, Конфуций сказал: «Время бежит так же, как и вода, не останавливаясь». Летом дни стоят безоблачные, яркие, знойные, для вас непривычные.

Владимиров улыбнулся в ответ:

– Летом я несколько раз жестоко обгорал на солнце. Не сразу привык к жаре и почти не ел.