Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Но пока мы обсуждали судьбу Берджесса, он делал собственные выводы и действовал в соответствии с ними. Он не поверил, будто мы с Маклином неожиданно пересмотрели свои взгляды на жизнь, и втемяшил себе в голову, что его не посвящают в какую-то увлекательную тайну. Поэтому он начал приставать к нам, выпытывая, в чем дело. По части выпытывания Берджесс, надо сказать, был непревзойденным мастером. Он приставал по очереди то к Маклину, то ко мне. По всей видимости, он приставал и к другим друзьям, о чем свидетельствовало нарастающее беспокойство Тео и Отто. Они, видимо, сомневались в нашей способности противостоять такому напору. И уже наверняка их тревожила вероятность того, что Берджесс, не добившись правды от нас, попытается узнать ее другими способами (возможно, расспрашивая людей за пределами нашего круга). Это не предусмотренное мною обстоятельство поколебало мою решимость. Берджесс мог оказаться гораздо более опасным за пределами нашей работы, чем внутри нее, и было принято решение о его вербовке. Таким образом, Берджесс оказался, вероятно, одним из тех немногих людей, которые навязали себя советским спецслужбам.

Как только мы все «ушли в подполье», нас — по соображениям безопасности — изолировали друг от друга. Встречались мы, лишь когда этого требовали оперативные обстоятельства или когда, раза два в год, у Берджесса возникала непреодолимая нужда выговориться. Даже такие случайные встречи проводились поначалу на конспиративной основе. Мы заранее договаривались о месте, и затем Берджесс звонил из телефонной будки, называя только дату и время.

Тем временем я сделал скромный дебют на журналистском поприще — в качестве помощника редактора «Обзора обзоров». Жалованье мне платили мизерное, поскольку у газеты не было денег, но благодаря редактору, находившему для меня время от времени работу за гонорар, я понемногу зарабатывал на жизнь. Если неделя складывалась удачно, нам даже удавалось «отметиться» в итальянском ресторанчике «Берторелли». Однако огромный недостаток такой работы заключался в том, что она была тупиковой. Никаких перспектив продвижения и очень мало контактов с людьми. Поэтому мы с Отто постоянно ломали голову над тем, как распорядиться моим досугом. Рассмотрев несколько моих предложений, Отто остановился на идее вступления в Общество Средней Азии. Оно объединяло целый ряд известных людей, регулярно собиравшихся на ужины и лекции. Я чувствовал, что мне поможет авторитет отца, и, в конце концов, надо же было с чего-то начинать.

Итак, я снова приступил к скрупулезному составлению списков людей, на этот раз с восточным привкусом. Иногда до меня доносились отзвуки конфиденциальной информации о британской политике, к примеру, на. Ближнем Востоке или по отношению к, Японии. Но в. целом улов был ничтожен, и это меня сильно огорчало. Отто видел свою задачу в том, чтобы подбодрить меня в этот трудный период, что он и делал упорно и терпеливо.

— Подумайте только, каких людей мы уже получили с вашей помощью, — говорил он, бывало. — Уверен, что вам еще повезет, и не раз. У каждого человека бывает черная полоса в жизни'. Не вешайте носа.

Тео оживленно рассказывал о Москве и Париже; иногда водил в кино, причем обязательно на комедии, чтобы немного меня развеселить. Ему очень нравился фильм «Однажды ночью», и мы смотрели его дважды.

Следующая светлая идея пришла в голову Тео. Один из моих отчетов об Обществе Средней Азии был посвящен сэру Денисону Россу, являвшемуся в то время руководителем Лондонской школы восточных исследований. Сэр Денисон знал моего отца и покровительствовал мне. Тео посоветовал мне пройти в школе курс обучения, желательно языкового или этнографии народов советской Средней Азии. По его мнению, было бы интересно выяснить, кто вообще посещает подобные курсы, не говоря уже о том, чтобы установить лиц, намеревающихся связать свою карьеру с изучением данного региона. Помимо специфического интереса к азиатской части СССР важно также разобраться в основных направлениях работы школы, ее специализации и учебной программе.

Узнав о моем намерении, Росс поначалу пришел в восторг, однако заколебался, когда я упомянул о своем желании изучать тюркские языки. Затем лицо его просияло.

— Я знаю, как тут быть, — произнес он. — Буду учить тебя сам. Предмет этот я, правда, подзабыл, но ничего, мы будем осваивать его вместе. Ты будешь учиться, а я — восстанавливать свои знания.

Я огорчился. Выходит, я буду единственным студентом, изучающим основной язык среднеазиатских республик СССР? Отступать, однако, было уже поздно. Немало удрученный услышанным, я доложил об этом Отто, но тот отреагировал в присущей ему манере: