Я сильная. Я справлюсь

Хотя я очень мало знаю о совместной их жизни. Понятия не имею, где они встретились, как полюбили друг друга, но знаю, что это была любовь. Такая любовь, о которой пишут в книгах и поют в песнях еще со времен Шекспира. А они и были Ромео и Джульетта, только жили в Сибири. Все были против них: папин отец, известный профессор, не испытывал никакого восторга, узнав, что его сын встречается с дочкой медсестры и военного фотографа. Да и мамины родители посчитали их союз мезальянсом и запретили маме видеться с избалованным мальчиком из профессорской семьи. Мои папа и мама не придумали ничего лучше, как взяться за руки и сбежать от вздорной родни куда-нибудь подальше. Например, в Киев. Почему именно туда? Потому что там их никто не ждал, там не было ни родни, ни друзей – вообще никого, кто мог бы помешать их любви и счастью.

Они никогда не рассказывали мне об этой любви. Я знаю только об их ненависти, в которую любовь превратилась к моменту моего появления на свет. И это понятно: когда люди так сильно злятся друг на друга, их дети узнают только о том, что «твой папа – козел, не нужна ты ему» и что «мама пусть вернет все, что у меня забрала, тогда я смогу поговорить с ней о твоих алиментах, а пока пусть даже не думает». Алименты, деньги, вещи, квартиру – сколько я помню, они всегда что-то делили. Не делили они только одно. Меня. Папа сразу решил, что я останусь с мамой. А мама была слишком занята ненавистью к нему и выживанием в этой жизни, в которой она осталась одна с двумя детьми и разбитым сердцем.

Я не смогла спасти их брак. Папа ушел из дома, правда, не очень далеко – переехал на соседнюю улицу. Однажды мы с мамой возвращались из магазина, и она увидела папу. Он шел по своим делам, не замечая нас. Мама затолкала меня в ближайший подъезд, повернула к себе, схватила за плечи, начала трясти и тормошить, говоря:

– Сейчас ты заплачешь, потом выбежишь из подъезда, побежишь навстречу к папе, бросишься к нему на шею и будешь уговаривать вернуться домой. Давай, плачь!

От испуга и неожиданности я действительно расплакалась. В тот день я узнала значение слова «манипуляция».

На папу, впрочем, моя истерика действия не возымела, возвращаться он не планировал.

Мы остались втроем с мамой и старшим братом.

Это очень странно, но о том времени у меня не осталось почти никаких воспоминаний. Наверное, мое подсознание просто стерло их все, чтобы я могла как-то дожить до взрослого возраста, не сойдя при этом с ума. Но кое-что я все-таки помню.

Мы жили в маленькой двухкомнатной квартире обычной панельной девятиэтажки в самом что ни на есть бандитском районе на окраине города. В одной комнате мама, в другой – мы с братом. Мама, чтобы прокормить нас, работала с утра до поздней ночи, ведя английский язык и музыку в школе и подрабатывая репетиторством. У нее не оставалось ни сил, ни времени, чтобы любить нас, ну или хотя бы чтоб готовить еду. Мы были предоставлены сами себе. Знаете, я до сих пор испытываю невероятное удивление, когда кто-нибудь при мне рассказывает: «Пришла мама, приготовила ужин». Как это так: мама приготовила ужин? Она что, испекла пироги или сварила суп? Так можно было, что ли? В нашем меню обычно были макароны и сосиски. Пельмени иногда. Все, больше никакой еды мы с братом не знали. Это была не мамина вина, ей приходилось выбирать – либо готовить нам пироги, либо зарабатывать деньги, на которые можно было бы купить муку для этих пирогов. Она выбрала второе. А это означало, что пирогов в доме не было никогда. Иногда, правда, случались праздники – обычно это происходило 8 Марта или в День учителя, когда мама уходила в школу праздновать эти праздники с коллегами, а вернувшись, приносила нам в пакете недоеденные бутерброды с праздничного стола. Вот это был настоящий деликатес! С колбасой! С сыром! Правда, колбаса и сыр на них были не всегда, от некоторых бутербродов оставался только хлеб с маслом, и местами они были надкусаны, но все равно это был пир. Мы доедали эти объедки, откусывали маленькие кусочки и медленно пережевывали, чтобы растянуть удовольствие. Чувствовали себя при этом самыми богатыми на свете.

У меня не было ролевой модели «папа, мама, я – счастливая семья». У меня всегда была только я

Я пишу эти строки, а в это время на кухню заходит моя старшая дочь и заглядывает в холодильник. Отодвигает в сторону икру, достает колбасу, спрашивает, есть ли в ней ГМО, а в хлебе – глютен и почему они вообще имеют право на существование, если в них все это есть. Потом делает себе бутерброд с авокадо и уходит. А я снова возвращаюсь мыслью к своим детским годам.

Икра там, кстати, тоже была. В один прекрасный день мама где-то раздобыла и принесла домой маленькую баночку красной икры.