Я - сингуляр

Я напрягся, быстро пробежался по себе мыслью, но вроде бы подложные бюллетени в урну не бросал, мафиозные деньги не отмываю, взрыв на Черкизовском рынке тоже не моих рук дело, сказал настороженно:

– А что во мне такого криминального?

Она сказала смущенно:

– Я думаю, ты сам не захочешь.

Конечно, вскрикнул я молча, не хочу! Еще бы: попасть на глаза родителям, этого всякий из нормальных мужчин избегает как огня, но в реале я улыбнулся и ответил легко:

– А почему нет?

Она помолчала, голос прозвучал задумчиво:

– Ну, смотри сам…

– А они у тебя что, – спросил я опасливо, – очень уж… консервативные? Ну, как Тургеневы там или Чеховы?

Она покачала головой, в глазах мягкая укоризна.

– Ну что ты, родители у меня очень современные и продвинутые. А папа в самом деле похож на Тургенева: такой же высокий и красивый!

– Еще бы, – вырвалось у меня. – Я знаю, в кого он пошел!

Она улыбнулась, а сердце мое сжалось в сладкой истоме. Когда Габриэлла улыбается, ее глаза становятся лучистые, как звезды, и сияют так же таинственно и зовуще.

Лифт увез ее, а я еще долго стоял и смотрел на захлопнувшиеся створки, продолжая упиваться ее улыбкой. А когда вернулся, долго читал строки, которые она вывела на экран компа, пока я готовил завтрак:

«…в воскресении ни женятся, ни выходят замуж…» (Матф. 22:30). Коротко и ясно. А вот еще: «Когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить…» (Марк. 12:25).

Глава 9

Я вел машину, сверяясь с картой, в этом районе бывать не приходилось, велика Москва. Впереди на знакомом до мельчайших деталей городском пейзаже возвышается нечто странное, похожее на очередное творение Церетели, я смутно удивился, когда же это успели поставить, в новостях города почему-то молчок, а сейчас пока что мы далеки от сингулярности, когда стремительные перемены будут происходить ежедневно, ежечасно, ежеминутно, а затем и ежесекундно.

Из облаков вырвался солнечный луч. На землю пал широкий круг света, я вздохнул с облегчением. Всего лишь огромный строительный кран с поднятой вертикально стрелой, все в порядке, мир стабилен, и хотя стремлюсь в сингулярный, но как-то надежнее в этом, где все знакомо. Этим объясняется массовый эскапизм, к примеру, в книжный или баймовый мир Средневековья, где, с нашей точки зрения, все понятно и знакомо, где могли бы жить без ежедневного напряга.

А кто я, спросил я мысленно. Трус, что боится перемен? Если честно, то да, трус. И панически боюсь перемен. Но и так же страстно их жажду.

После тьмы веков, когда всеми религиями, моралью и поведением внедрялась мысль, что умирать не только не страшно, но даже необходимо, это почетно, это наша обязанность, а кто думает увильнуть, тот трус и предатель, так вот сейчас трудно даже вякнуть о том, что очень хочу походить по марсианским пескам, но для этого придется прожить еще лет сто… что за мерзавец, хочет жить вечно, а мы помирай?

Так и вы не помирайте, попробуешь вякнуть слабо, как тут же забросают гнилыми помидорами за трусость и отступничество, за такое недостойное человеков предложение жить дольше отмеренной человеку жизни. Но кем отмеренной? Слепой эволюцией? А почему мы должны подчиняться тем же законам, что управляют и червяками?

И вообще: раз «всэ одно помрэш», то отпущенный короткий отрезок жизни проживаешь совсем иначе, чем если бы тот был подлиннее. Тем более – бесконечным. Это и возможность шахидизма: живи человек тыщу лет – вряд ли так легко бы расставался с жизнью, а бессмертный так и вовсе даже не подумает о такой дури, это и планирование своей жизни на сотни лет вперед, и даже постоянная оценка своих слов и действий. Уже потому, что не «помрэш» и не скроешься от ответа за слова или поступки, все тайное рано или поздно становится явным…

Да, именно по Библии: не согреши даже в мыслях, потому что и мысли твои станут доступны при более тесной интеграции трансчеловеков, а уж сингуляров – точно. И хроноскопия станет возможна, так что через триста лет, к примеру, можно будет заглянуть в прошлое и посмотреть, как ты насрал другу… И он тоже это увидит, кстати.

Сбоку опасно подрезали, я вовремя притормозил, машина послушно ушла от столкновения. Философия и самокопание выпорхнули из черепа, как воробьи из будки, по которой трахнули здоровенной палкой.

Под клуб перестроили обширный подвал, и хотя потолок низковат, но есть место для стола и места для председателя и президиума, а также стройные ряды стульев, десять по десять – это сто, и практически все заняты.

На меня посмотрели с благожелательным интересом, что значит, дела дома в порядке, все ремонтируется вовремя, денег на консьержку собирается достаточно, а доступ в дом посторонним малолеткам перекрыт.

Я с некоторой дрожью занял место за столом, а когда председательствующий пенсионер объявил, что вот товарищ из медицинских учреждений имеет сказать нечто за жизнь пенсионеров, мои ноги вообще затряслись, а кости в них превратились в воду.

Пенсионер посмотрел с вопросом в глазах. Я выдавил улыбку и поднялся.