Я, следователь...

Севрюков еще раз глубоко втянул в себя дым сигареты, проговорил вслух:

— Еще посмотрим: совсем споймали вы прапорщика Севрюкова или только так, потрогать…

План у него уже созрел.

Не глядя больше по сторонам, он выплюнул сигарету и совершенно неожиданно, без малейшего видимого усилия перебросил через опешившего сыщика, через правый борт автомобиля свое костлявое жилистое тело.

Упал, как кошка, на четыре точки, на мостовую.

Скорость была невелика, поэтому он сразу же, несмотря на скованные руки, поднялся…

Но тут случилось непредвиденное.

Не привыкший к английскому левостороннему уличному движению, Севрюков выпрыгнул на правую сторону дороги. И громадный двухэтажный автобус, мчавшийся навстречу, сразу же поднял его на капот.

Шофер автобуса еще попытался отвернуть, резко дернул руль в сторону, и урчащая, грохочущая, гудящая, горячая машина с оглушительным звоном и треском вмолотила разможженное тело Севрюкова в стеклянную витрину овощного магазина.

Наступила тишина, разбиваемая только треньканьем лопнувшего стекла и журчанием текущих по тротуару ручейков томатного сока из разрушенной дотла витрины.

Бурлила, шумела, полна была людского ликования маленькая пристань Усть— Порта.

С громкими торжествующими гудками бросали вдоль стоянки якоря суда хлебного каравана.

На пристани собралось, кажется, все население Усть— Порта: люди размахивали красными флагами, стреляли в небо из ружей.

Пришло много ненцев в красочных, сшитых из шкур одеяниях. Кто то успел развести костры, на некоторых уже булькало в котелках варево. Местные даже грудных ребят принесли — те лежали в легких люльках, на ряднышках, с интересом глядели на белые высокие облачка в голубом небе и вкусно чмокали «монями» — деревенскими сосками с хлебным мякишем.

На все, происходящее окрест, взирали с невозмутимым спокойствием домашние олени. Бегали по дощатому настилу ошалевшие от необычного шума собаки…

По пристани расхаживали возбужденные матросы и красноармейцы с обветренными, обмороженными, бородатыми лицами.

Чуть в сторонке изо всех сил старался необыкновенный импровизированный оркестр: маленький носатый человечек в черном длиннополом пальто терзал обшарпанную скрипку; толстый солдат в шинели и волчьем малахае, раздувая щеки, трубил на бас— геликоне; им вторил на гармошке, невероятно фальшивя, но ничуть этим не смущаясь, маленький морячок в чудовищно широких клешах, в бескозырке с длинными полосатыми лентами и… в расшитой оленьей малице.

Оркестр играл революционные песни, а вперемежку с ними наяривал краковяк и «Дунайские волны»…

К судам каравана, не теряя времени, с левых бортов швартовались речные баржи.

Матросы перебросили сходни, принялись налаживать ручные транспортеры…

С ледокола «Седов» на пристань торжественно спустились Шестаков, Неустроев, Щекутьев, Лена. С других судов сошли на берег почти все участники рейда.

Им навстречу с хлебом— солью в руках направилось местное начальство во главе с комиссаром, опоясанным вперекрест пулеметными лентами, с маузером в деревянной кобуре и мохнатой ушанке с красной полосой поверх козырька.

Встретились, обнялись, троекратно расцеловались, передали хлеб— соль, разговорились…

Матросы из команд каравана бродили среди местного народа, знакомились, угощали друг друга махоркой. Встречались и старые знакомые…

Комиссар в партизанской ушанке коротко доложил Шестакову:

— Мильен триста тыщ пудов хлебушка мы вам приготовили, однако…

Шестаков радостно улыбался:

— Ох, и ждут его!.. Довезти бы поскорее да повернее!

— У нас вить еще кой— чего имеется… — хитро щурился ко миссар.

Шестаков подмигнул:

— Хвались, хвались, комиссар!

— И похвалюсь! — комиссар стащил меховую варежку и начал загибать пальцы по очереди в огромный кулак: — Лёну имеем тыщу двести пудов, кожи сырой — тыщу пудов, шерсти — две с гаком тыщи!

— Вот молодцы! — с восторгом закричал Шестаков.

— Да не все еще! — горделиво сказал комиссар. — Волоса — полторы тыщи пудов, смолы — пудов около трех сотен, да еще поташ, да еще замша!..

— Ну и ну! — удивлялся Шестаков. — Богатство!

— Еще какое! — солидно соглашался комиссар. — Да, забыл: лакомкам, на продажу, — орешек наш сибирский, ядреный, один к одному!

— Сколько?

— Три тыщи пудов!

— Да— а, замечательно! — Шестаков был полон энтузиазма. — В Англии, на рынке, все это обернется машинами, мануфактурой, пилами, топорами…

— Чаю бы да керосину тоже неплохо, — рассудительно заметил комиссар.

— А как же! Все добудем и часть того добра сюда же, народу вернется…

Времени у экспедиции было совсем мало, и погрузка шла авралом. Участвовали все трудоспособные — и команды судов, и многие из местных.

Лена, приспособившая себе в пару какого— то ненецкого мальчишку, вместе с ним носила по одному мешку — им на двоих этого было вполне достаточно.