Я, следователь..

Где-то над головой густо заревел мотор, и по все усиливающейся вибрации я понял, что огромный винт вертолета набирает скорость. В круглое окошечко я видел Энге, который стоял, оперевшись локтем на капот «Волги». Струи ветра от винта били ему в лицо, и он придерживал фуражку. Потом я почувствовал легкий толчок — вертолет пошел на подъем, но не покидало ощущение, будто мы замерли неподвижно, а это машущий фуражкой Энге и неожиданно вытянувшийся корпус автомобиля проваливаются куда-то вниз, в тартарары. Через несколько минут их уже нельзя было различить, а весь зубчато-острый силуэт Таллинна мне видно было из окошка, и город подо мной лежал удивительно красивый, фиолетово-синий, с дымно-серым отливом. Пилот развернул вертолет, и город исчез из моля зрения. Впереди было только мутное вспененное море.

Я сел в кресло и подумал, что с меня достаточно. Таких приключений хватит для двухсерийного вестерна. Но я ведь не Юл Бриннер. Я не герой и не искатель приключений. Если говорить честно, то я и стрелять из пистолета толком не умею. А после того как один барбос умудрился прострелить мне правое легкое, врачи предписали мне «щадящий режим». Это же надо! Слово какое красивое — «щадящий»! Короче говоря, ко всем моим замечательным победам — чует мое сердце — я, вернувшись домой, смогу говорить знакомым: «От меня жена ушла!» И никто даже не скажет: «От всех жена ушла», потому что от нормальных мужей жены не уходят.

Я еще долго забавлял себя этими размышлениями, стараясь не думать о разговоре с капитаном. А потом мне стало по-настоящему плохо. Я сидел, вытянув ноги и закинув голову за спинку кресла, и смотрел в белый потолок. Как только я бросал взгляд в иллюминатор на кипящие внизу буруны волн, к горлу подкатывала тошнота. Наверное, на служебных вертолетах не возят «героев» вроде меня, поэтому здесь и не предусмотрены для таких случаев пакеты. И это было ужасно. Особенно когда вертолет проваливался в воздушные ямы. Я закрыл глаза и стал считать до тысячи, потом до двух, до трех, потом в обратном порядке…

С трудом разжимая сведенные скулы, я спросил у пилота:

— Скоро?

Он не услышал за грохотом мотора, но, видимо, по выражению лица понял и ободряюще подмигнул:

— Скоро…

Плавбаза сверху казалась крошечной, как детский кораблик, свернутый из газеты. Только плавал он не в луже, а в настоящем море, свинцово-сером, с белыми барашками, от одного вида которых меня воротило души. Я себе не представлял, как вертолет сядет на эту скорлупку. Поэтому я просто закрыл глаза и снова стал считать до тысячи.

Потом вертолет подпрыгнул, и сразу смолк двигатель, только кабина еще слабо дрожала — винт медленно крутился по инерции. Я выпрыгнул на палубу и уда вился, как огромна была база. Но раскачивало ее сил! но. А может быть, это у меня ноги подгибались. На шкафуте стояли несколько моряков в клеенчатых регланах. Я направился было к ним, потом понял, что мне не продержаться. Я добрел до борта, нагнулся над леером, и меня долго мучительно рвало. В общем, пролог для беседы был замечательный…

Капитан Астафьев смотрел на меня красными запавшими глазами. Радиограмму он получил двадцать часов назад.

— Если меня собираются освободить от должности, предупредите сразу. Мне надо сделать кое-какие распоряжения на судне…

Я вытер лицо платком и сказал хмуро:

— Этот вопрос в мою компетенцию не входит… Вы мне лучше скажите, куда поехал Корецкий?

Астафьев отвернулся и неприязненно сказал:

— Вы со мной, гражданин следователь, в кошки-мышки не играйте…

— Простите?!

— Как я понимаю, штурман Корецкий — у вас. Так вот: ничего плохого о нем я вам сказать не могу…