Я слежу за тобой

Но Тони нет дома, и мобильный он с собой не носит, считая его, как некоторые, причиной рака мозга. Так что я поговорила с Люком. Меня странным образом успокоил его рассказ об ужине: он приготовил рагу по скачанному через новое приложение рецепту. Мой Люк любит готовить, а я пошутила насчет состояния кухни: он наверняка использовал всю имеющуюся посуду.

И вот утро в гостинице.

Ненавижу это ощущение: тело словно чужое – из-за кондиционера, незнакомой кровати и неумеренности с мини-баром. Моя норма в гостиницах – стаканчик бренди после утомительного дня. Едва только половина седьмого, и я поспала бы еще… Увы, десять минут мучений, и я сдаюсь, глядя на печальные пакетики в пиале рядом с чайником. Уговариваю себя, что вот на этот раз выпью растворимого кофе, а в результате выливаю его в раковину.

Смотрю на ряд пустых мини-бутылочек, ежась от ужасной мысли. Бросаю взгляд на телефон у кровати и ощущаю укол страха, знакомую дрожь: я сделала что-то стыдное, о чем еще пожалею. Поворачиваюсь спиной к ряду бутылочек и вспоминаю, что вчера после второго бренди решила позвонить в справочную, чтобы разыскать родителей тех девушек. От этого воспоминания меня бросает в дрожь, но память словно в дымке. «Ты в самом деле звонила? Думай, Элла, думай».

Вновь смотрю на телефон и пытаюсь сосредоточиться. Ага. Вспомнила – и напряженные плечи наконец расслабляются. Я держала трубку в руке и, уже почти набрав номер, поняла, что плохо соображаю – и не только от бренди. Мой мир перевернулся. Я хотела позвонить не от беспокойства за девочек, а в качестве наказания – злилась на Сару, которая заставила меня переживать.

Я поступила разумно. Положила телефон, выключила свет и легла спать.

Хорошо. Очень хорошо. Я ощутила такое облегчение, что решила в качестве праздника все-таки отведать растворимого кофе.

Включаю чайник, потом телевизор. И тогда он наступает – тот единственный миг, который растягивается, растягивается за пределы комнаты, за пределы города. Миг, когда я понимаю, что моя жизнь никогда не станет прежней.

Никогда.

Звук в телевизоре выключен – поздно вечером я смотрела фильм с субтитрами, чтобы не беспокоить постояльцев в соседнем номере. Но картинку не узнать нельзя. Фото со странички в «Фейсбуке». Красотка. Зеленые глаза сияют, светлые волосы укрывают плечи. На заднем фоне остров Сент-Майклз-Маунт.

И тут я словно каким-то образом отъезжаю назад – сквозь подушки, спинку кровати, сквозь стену – и вижу экран из далекого далека. А по экрану ползут ужасные, отвратительные слова: «Пропала… Анна… пропала… Анна…»

Чайник пышет сердитым паром на зеркало, а у меня в голове роится громадная черная туча слов.

Для полиции. Для Тони.

«Ну поймите, я собиралась позвонить…»

Глава 2 Отец

Генри Баллард сидит в теплице, старательно не обращая внимания на шум из кухни.

Он знает, что нужно идти к жене – помочь, утешить, – но знает и то, что ничего не может изменить. И не трогается с места. А по-честному – хочет просто сидеть и сидеть, глядя на лужайку. В этом странном пространстве, пристройке к дому, который никогда ему не нравился – то слишком жарко, то слишком холодно, несмотря на жалюзи и на вентилятор с пылеуловителем, установленный за бешеные деньги, – только здесь Генри удавалось впадать в полусознательное состояние, здесь его мысли скитались вне тела, вне времени, уплывали в сад, где он прямо в эту рассветную минуту слушает разговор девочек в их убежище среди кустов. Анна и Дженни.

Тогда у них начался мерзкий розовый период. Розовые одеяльца. Розовые Барби. Розовая палатка, купленная по какому-то каталогу и набитая всякой девчачьей всячиной. Он даже близко подходить отказывался. А теперь ничего так не желал, как забыть про удои и сенокос, про налоги и банки, чтобы разжечь костерок и жарить сосиски дочкам на завтрак. Настоящий лагерь – он много раз обещал им, но так и не устроил…

Могучий грохот на кухне возвращает его к реальности. Упали на пол жестянки – формочки для выпечки всевозможных видов и размеров.

– Да что ты делаешь?

– Сливовый пирог.

– Бога ради, Барбара…

Любимые пироги Анны. Бисквитный корж с начинкой из пряных слив. Генри чует запах корицы: баночка на кухонном столе опрокинулась, и пряность образовала маленький холм.

Ох, Барбара…

Она собирает формочки дрожащими руками.

Генри не выдерживает и, вместо того чтобы помочь, хотя бы проявить сочувствие, отправляется в кабинет и садится у телефона; поэтому минут через пять или десять первый видит, как полицейская машина снова тормозит у них на дорожке.

Страшно скручивает желудок, и Генри даже всерьез подумывает забаррикадироваться. В голове возникает забавная картинка: вся мебель привалена к двери, чтобы не дать войти полицейским. На сей раз их двое. Мужчина и женщина. Мужчина в костюме, женщина в форме.

Когда Генри спускается в холл, жена стоит в проеме кухонной двери, вытирая руки о фартук. Он смотрит на Барбару только мгновение – ее взгляд молит Бога, молит о справедливости.