В Сан-Диего тоже все прошло гладко. Я попросила официанта «Койота» в Старом городе налить «Маргариту» в бокал с надписью
Я вспоминаю цитату из Элюара, которую Шарлотта произнесла в самолете Париж – Монреаль: «Случайностей не бывает, бывают одни лишь встречи». Вот когда прозвучал первый намек, едва завуалированный…
Я встаю.
Теперь уже меня качает из стороны в сторону.
Газ обжигает горло, ноздри, слезные железы, но никогда еще мои мысли не были такими ясными, как в этот момент. Хоть и отравленными ядовитым запахом. Все выглядит таким очевидным и понятным после объяснения. Хватило нескольких слов. Ничего сверхъестественного, ничего загадочного. Просто несколько хорошо задуманных и удачно проделанных фокусов. Шарлотта была уверена, что мой рассудок завершит дело, измыслит совпадения, которых нет, запутается в глупых гипотезах, смешает правду и вымысел, подстроенные ловушки и несколько реальных фактов –
Я чувствую на себе взгляд Шарлотты. Ей как будто стало легче после того, как выговорилась. Едкий запах проникает в горло, жжет гортань. Слова, складывающиеся в голове, рассыпаются, не достигнув губ.
Поднимаю глаза на стену за письменным столом, где стоял музыкальный центр. И на фотографиях в рамках вижу, как Шарлотта росла: четыре года, шесть лет, десять, пятнадцать, Шарлотта пухленькая, Шарлотта мокрая, с надувным кругом, Шарлотта на роликах, Шарлотта, робко улыбающаяся уличному художнику на площади Тертр, Шарлотта в маске для ныряния на пляже какого-то серого моря, на фоне скал, Шарлотта, вцепившаяся в руку мальчика в поезде, в тоннеле Евродиснея, Шарлотта, задувающая свечки на торте, Шарлотта, наряженная колдуньей, Шарлотта на скутере, Шарлотта в компании подружек, которых я не знаю, Шарлотта, радостно хохочущая над чем-то, чего я не видела, Шарлотта, ставшая взрослой после множества мелких горестей, в которых я ее не утешала.
Слезы обжигают щеки, едкой солью собираясь в морщинах. В трещинах внезапной старости. Я оборачиваюсь. И мой взгляд впервые встречается со взглядом Шарлотты. А словам наконец удается вырваться наружу из раскаленной лавы, сжигающей мое нёбо:
– Прости меня, девочка моя! Прости! Прости! Прости!
Шарлотта не отвечает. Но и глаз не отводит. Только встает и тоже проверяет на прочность заколоченные ставни, запертую дверь. Потом спрашивает:
– Сколько времени… сколько времени нужно, чтобы все это взорвалось?
– Понятия не имею… Несколько минут? Час? Улисс все подстроил так, чтобы это было похоже на несчастный случай.
И я, в свой черед, трясу железные прутья решетки на окне. Нет, их сорвать невозможно.
– Но ведь это будет выглядеть подозрительно, разве нет? Два тела в наглухо запертой комнате…
Шарлотта пожимает плечами:
– В этой комнате уже больше года никто не ночевал. А в округе все привыкли жить за крепкими запорами.
Еще несколько минут мы пытаемся найти хоть какой-нибудь выход из нашей тюрьмы и наконец сдаемся. Шарлотта включает воду, ополаскивает лицо, но кран не закрывает.
– Все эти годы, – продолжает она, – я безраздельно доверяла Улиссу. Звонила ему в Лос-Анджелес. Именно к нему обратилась, когда ушла из дома. Он был в курсе всего. Знал о тебе. О нас. Десять дней назад я была в его офисе на бульваре Сансет, как раз после тебя. Откуда я могла знать, что он ведет двойную игру?! Что это он нанял тех типов, которые следили за тобой до самого Сан-Диего?! Как я могла заподозрить, что он без колебаний устранит меня тоже, если убедится, что я узнала песню?! Что он… не остановится даже перед тем, чтобы заставить замолчать папу…
Шарлотта подставляет руки ковшиком под струю воды и щедро обрызгивает себя. Потом, обернув ко мне мокрое от воды и слез лицо, повторяет:
– Разве я могла догадаться?!
Конечно, не могла, девочка моя. Как и я. Но последние признания Шарлотты породили другой вопрос. Шарлотта была со мной в Лос-Анджелесе, когда Илиан попал в больницу. Тогда почему… почему она не отказалась от рейса? Кто был рядом с ее отцом в Биша?
– Ты оставила своего папу одного в больнице?
– Нет… Нет, он был не один…