Я служил в десанте

– Браток, дай закурить, – сказал солдат, когда я подошел ближе. – Хочется закурить, а просить у немцев стыдно.

Я не курил, но табачок у меня был. Раненые просили меня свернуть им «бычка». Я свернул ему тоже.

– Но почему ты здесь лежишь?

– Меня носили в два отделения. Везде места нет, принесли сюда – и здесь нет места, а теперь они не знают, куда еще нести.

Немцы посмеивались. Я задрожал от возмущения – немцы посмеивались над нашими «порядками»!

– Погоди, сейчас я все улажу…

Разъяренный, я влетел в кабинет доктора. За письменным столом сидела Лия Семеновна, та, в которую я кинул полевую сумку.

– Почему ранбольной лежит на лестничной площадке? – закричал я.

– В нашем отделении нет места.

– А позаботиться о раненом вам не пришло в голову?

– Не вмешивайтесь не в свои дела.

Я не знаю, что со мной произошло. Я ударил костылем по столу. Настольное стекло разбилось, полетели осколки, чернильница опрокинулась и обрызгала белый халат и лицо ненавистной мне Лии Семеновны. Она испуганно завизжала.

– Если ты, падаль, через пять минут не найдешь раненому места – убью! – сказал я и вышел из кабинета.

И место нашлось. А я отдал парню весь табачок, который у меня был.

– А ты, оказывается, хулиган! – отчитал меня парторг Костин.

– Нет сил дальше терпеть. Я требую собрать партийное собрание!

Между тем по репродуктору, висевшему в коридоре, объявили, что будет передаваться важное правительственное сообщение. В указанное время все кто мог, собрались у репродуктора. Репродуктор долго молчал, слышан был только треск атмосферных разрядов. И вдруг – голос Левитана. Он торжественно объявил о безоговорочной капитуляции немцев.

Мы все уже давно ждали это сообщение, но тогда оно прозвучало для нас как гром среди ясного неба, как чудо, как нечто невероятное. И, оглушенные, задыхаясь от счастья, мы молчали. У многих на глазах были слезы. Потом раздался радостный крик: «Победа!!!» Кто-то, подняв в стороны костыли, плясал на одной ноге. Кто-то побежал в палаты сообщать радостную весть. Кто-то, оглушенный, остался у репродуктора. Из палат доносилось «ура!». В этом крике были и радость и горечь. «Наконец!» «Победили!» «Выстрадали!!!» Я не мог поверить в то, что война кончилась, а я еще жив. Вспомнилось, как после тяжелого боя в Большой излучине Дона мы хоронили своих товарищей. Когда возвратились в окопы, кто-то мечтательно сказал:

– А ведь будут люди, которые доживут до конца войны.

Это казалось невероятным. Наступила долгая пауза.

– А кто-то доживет до сорока лет! – послышался в темноте другой голос.

И все мы стали хохотать – так это было невероятно.

И вот война кончилась, а мы живы – и это не мечта, не сказка, а явь!

В палатах, не знаю уж как, но появилось вино. Мы всю ночь пили, веселились, радовались, произносили шумные тосты. В эту ночь всеобщей радости скончались, не приходя в сознание, два наших раненых.

Домой!

Выписали меня из госпиталя только в октябре.

Прежде чем явиться в расположение штаба дивизии, я решил посетить свою часть. Не терпелось узнать, что сталось с моими товарищами. Когда, опираясь на палку, тащился к лесу в окрестностях Будапешта, в котором располагалась наша часть, я увидел полуторку, едущую мне навстречу. Поравнявшись со мной, полуторка резко затормозила, из нее выскочил шофер и бросился меня обнимать. Затем, успокоившись, он сообщил мне печально:

– Товарищ старший лейтенант, а Катю убили!

Я знал, что у этого парня с Катей был роман.

– Как это случилось?

И Миша, шофер, рассказал мне (фамилию нового командира моей роты я не могу вспомнить – назовем его Зубовым):

– Зубов, новый командир вашей роты, выстроил роту на виду у немцев – война-то уже кончилась. А немцы запустили несколько мин прямо в строй. И сразу семи человек не стало. Среди них три девчонки… – Он назвал фамилии убитых.

Мне было невероятно жаль ребят и девчат, доживших до конца войны и погибших из-за глупости командира.

Зубов был сынком генерала и, опасаясь за его жизнь, хитрый генерал, пристроил его в военное училище. Когда срок обучения подходил к концу, генерал устроил его в училище другого профиля, а потом в третье. Но в конце войны он решил все-таки отправить сына на фронт зарабатывать ордена (сыны Сталина, Хрущева и тысяч других большевиков воевали и погибали наравне со всеми). Так Зубов-младший стал командиром нашей роты. Возмущение мое было так велико, что если бы я нашел его – непременно избил бы. Но он, по всей вероятности, прятался от меня.

В штабе дивизии меня назначили командиром радио-роты дивизии и вместе с Марком Степановым послали в командировку в Чехословакию, в Прагу, на завод за запасными деталями. Мы приехали к вокзалу. Поезда в Чехословакию надо было ждать полтора часа. Напротив вокзала был магазин фото и кинопринадлежностей, и я решил забежать в него. Я долго рассматривал осветительные приборы и кинокамеры. А хозяин магазина внимательно наблюдал за мной, не хочу ли я что-то стащить. Наконец он спросил меня по-немецки:

– Тебе это интересно?

Я ответил утвердительно.

– А кто ты по специальности?

– Студент киноинститута.