Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967

Абзац с Титом[1092] очень интересный, но (может быть, это тупо с моей стороны) мне показалось, что он выиграл бы если бы его немного перекомпоновать: начать со встречи возле музея (отец, конечно, судя по топографии, направлялся из «кремлевки») — а записью о Тите — кончить). Впрочем, наверное, здесь я не права. Как переводчик, я всегда озабочена тем, чтобы сделать текст как можно «доходчивее» для читателя сразу. А Вам, вероятно, захотелось немного замаскировать иронию этой реплики «конечно, Сталина». Зато вот где я права:

Трумэн[1093]

— невольно рифмуется в глазу

— не умен

Почему Вы пишете ЦСКК? Мы называли это заведение просто: ЦК. А револьвер был не только «в течение долгих лет», а до предсмертной болезни.

стр.329 маленькая неточность, но важная для характеристики папиного лексикона (в некоторой степени связанного с чтением белоэмигрантских газет; до начала тридцатых годов я их помню: «Руль» и… не помню!): он сказал не «организовывать», а «декретировать» искусство.

Что значит — «занялся делами дома»? по хозяйству? или сидел дома и занимался делами? Он, в самом деле, сидел дома, разбирал архивы, перебирал книги. Однажды, года за два или за год до смерти, он возился с «общими» книгами в столовой, переставляя их, и — молчаливый человек! — разговаривал с собою. Я проходила мимо и услышала: «да, много им будет возни!» — Кому? какой возни? — я спросила. — Да вот, когда вам придется переезжать отсюда, без меня.

Мысль о смерти преследовала его неустанно. Он был мужественный, физически храбрый человек, но боялся смерти ужасно. Может быть, поэтому он столько ел и так любил смеяться? ДОРОГОЙ ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ! ОН У ВАС СЛИШКОМ НЕ УЛЫБЧАТЫЙ — А БЕЗ СМЕХА ОН НЕ МОГ ЖИТЬ — ЭТО БЫЛО НЕ ВЕСЕЛИЕ ДУХА, А ФИЗИОЛОГИЧЕСКАЯ ПОТРЕБНОСТЬ У НЕГО СМЕЯТЬСЯ (ОН БЫЛ МРАЧНЫЙ ХОХОТУН). ПОЖАЛУЙСТА, ДАЙТЕ ЕМУ УЛЫБКУ!

Переход к Якову Захаровичу <Сурицу>[1094] очень хорош и естественен, и не только потому, что «так оно и было», но потому, что обусловлен внутренней логикой тоже (так же, как смерть Коллонтай, через месяц. Ее могила — рядом с папиной). Вообще, мне «Суриц» больше нравится, чем «Литвинов» — теплее. Это — больше с грустью, чем с укором, Вы ЯЗ знали ближе, он был непосредственнее, и формация его была понятная. К тому же это — Ваши мемуары, хотя и мой отец. Так я уговариваю себя. На самом деле мне все же жаль, и мне кажется, что некоторая сухость подачи у Вас не выражает Вашего личного отношения (непосредственного, т. е. художественного) к моему отцу, а всего лишь некоторую скованность в подходе к теме. Я вижу обаяние (не как дочь, а как наблюдатель) фигуры моего отца в его сложности — сочетании силы и слабости, жизнелюбия и пессимизма, скептицизма и идеализма, оригинальности ума и «обывательщины», сухости-замкнутости и еврейской эмоциональности. На похоронах какая-то женщина, уборщица, подошла к гробу, поклонилась и сказала: «спасибо ему, спасибо». Мы спросили — за что? — думали, он оказал ей когда-нибудь благодеяние, выхлопотал комнату или еще что. «А так, — сказала она, — говорят, хороший был человек».

Нужен ли глагол «была» в 4-ой снизу строке на стр.331?

Ради бога простите мою графоманию, или просто не читайте, а я не могу не писать — столько разбужено!

Зрительный портрет Сурица мне кажется неточным — разве у него была «маленькая острая бородка»? Вы забыли эти знаменитые усы, которые он подсасывал! Одной из любимых домашних «гнусностей» отца было рассказывать о том, как «Суриц ест простоквашу» и изображать звукоподражательно слизывание остатков с бороды и усов. Вот, я не настаиваю на простокваше, но усы! И брови — разве у Сурица не были могучие брови? А так он получился «под Ленина», с малой острой бородкой.

Фраза о «гипертонии» — прелестна![1095]

И вообще, все хорошо, дорогой Илья Григорьевич! Только грустно.

Грустно, что Вы не можете увидеть моими глазами, как папа макает белые корешки зеленого лука — сперва в сметану, потом в соль и потом заносит себе в рот, — как он вкусно хрустит и как ни за что не ответит на вашу реплику в этот момент, пока все не дожует до конца. Что бы вы ни сказали!

Нет, я не это хотела сказать. А вот что: когда он лежал больной, умирающий, с закрытыми глазами и мама его спросила, дремлет он или думает, он ответил: «я вижу карту мира». Он был одержим «своей темой», как художник. И еще, по его словам, они (ленинцы) шли на революцию как на благородный риск, готовые к гибели и неудаче. Одно, чего они не могли представить себе до конца, это ее удачи, этой ее роковой удачи. При отце рассказывали анекдот о братьях Васильевых, которые будто бы сказали, что если бы они могли предвидеть такой успех «Чапаева», они постарались бы сделать его лучше. Отец сказал: «вот и мы так».

Все, вернее: хватит! И не сердитесь на Вашу Т.Литвинову.

P.S. У него были самые красивые голубые глаза на свете, в минуту эмоции лиловеющие, но из-за очков мало кто это знал.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1820. Л.7–12.

443. С.Р.Добровольский

Варшава, 20 февраля 1964 г.

Дорогой Мой: