Я боюсь показаться назойливым — я ставлю вопросы — и не даю на них ответа. Но это потому, что в книге я не нашел полнокровного ответа на эти вопросы. Есть только намеки. В книге много горя и мало радости. Конечно, Вы, может быть, правы — в радости надо быть еще стыдливей, чем в горе, — но Вы сами знаете, как крепко читатель наш тоскует по книгам радостным — в хорошем и глубоком смысле этого слова (без ходульности, риторики, сантиментализма и других суррогатов).
Несколько слов о композиции книги. Я знаю, что Вы привыкли ценить форму. Хотя Вы сами признаетесь, что из-за формы Вы зачастую забываете содержание. В этой книге содержание, конечно, господствует. Но все-таки должен Вам сказать, что композиционное строение книги (по композиции она напоминает мне «Новую пищу» А.Жида[111]
), все-таки затрудняет ее доходчивость до широкого читателя.Я не знаю — в курсе ли Вы тех острых дискуссий о формализме и натурализме, которые сейчас после статей «Правды» захватили весь фронт искусства[112]
. Я не скажу, что все, что говорится и пишется в этой дискуссии, стоит, так сказать, на уровне. Но требования — за простоту, народность, естественность литературы и искусства против трюкачества, сумбура, равнодушия — выявились совершенно отчетливо.В этой связи я бы на Вашем месте выбросил ссылки на Хлебникова[113]
.Возражение у меня вызывает также глава 17 (<19>19-й и <19>20-й годы). Я понимаю весь иронический стиль этой главы. Но нельзя все же ограничиваться бытовой стороной
при описании климата страны в эти неповторимые годы[114]. Затем я бы снял имена Бухарина, Карахана[115].Вот и все. Может быть, Вы сумеете учесть кое-что из того, что я нацарапал (хотя я знаю, как это трудно, когда книга уже написана).
А засим крепко Вас обнимаю, дорогой друг.
Желаю Вам много бодрости.
Ждем книгу для пятого номера «Знамени».
Привет от всей редакции.
Полностью впервые. Копия — РГАЛИ. Ф.618. Оп.2. Ед.хр.1086. Л.68–69 (подпись автора отсутствует в копии). Семен Борисович Рейзин (1899—?) — тогда зам. ответственного редактора «Знамени». Ответ ИЭ на это письмо — см. П2, №168.
Москва <в Париж> 23 III 1936
Дорогой Илья Григорьевич!
Я на 12 дней выбыл из строя (болел), поэтому отвечаю на Ваше письмо[116]
с опозданием, за что прошу извинения.Первый вопрос, какой мне задал в Москве Мальро, был такой: «Я прошу от своего имени и от имени А.Жида объяснить мне — какие крупные разногласия разделяют советских писателей и Эренбурга». На этот вопрос я ответил: «„Разногласий“, которые бы разделяли
Признаться, я не понял сначала вопроса Мальро. Стал он мне понятен через несколько дней, когда я получил Ваше письмо.
Вы зря ставите так вопрос: «с величайшей охотой буду впредь воздерживаться от каких-либо литературно-общественных выступлений и в Союзе, и на Западе».
Известно, что Ваши литературно-общественные выступления никем не навязаны, что они являются результатом внутреннего вашего убеждения. Почему же отказываться от выступлений, которые продиктованы внутренним убеждением.
Вообще метод «отставки», как Вы знаете, сочувствия обычно не встречает.
Что касается главного — отношения к Вам, я могу только повторить то, о чем я Вам неоднократно писал и говорил.
Вы имеете свою оценку творчества Пастернака, с которой иные могут соглашаться или не соглашаться[117]
.Разрешите этим людям о несогласии с Вами писать и говорить.
Делать же отсюда какие-либо выводы об отношении к Вам товарищей — не основательно.
В Москве у писателей началась дискуссия о статьях «Правды»[118]
. Первые собрания прошли плохо, уровень обсуждения не высокий, думаю, на следующих собраниях выправим.Мальро Вам, вероятно, расскажет о его пребывании в СССР. Я его видел на другой день приезда, вторично видеть не удалось, т. к. я заболел и только сегодня приступил к работе.
Впервые — Минувшее, №24. С.233–234. Копия — РГАСПИ. Ф.88. Оп.1. Ед.хр.509. Л.1, второй лист в деле отсутствует.
1939
<Москва, в Париж> май, 1939
Привет, дорогой Эренбург.
Утром в выходной день принесли пакет: Ваше письмо от 15 мая и Вашу поэму «Испанские стихи»[119]
.Пусть вечно живет родная наша Испания — часть нашей жизни, нашей судьбы! Как хотел бы сейчас, немедля показать Вам свою «Испанию»[120]
— и бешеный бег по раскаленному шоссе Валенсия-Мадрид, и печального Сервантеса, и окопы Карабанчеля, и все, все — что до гроба осталось в памяти, в сердце… Да здравствует народная Испания! Кончаю фильм неистребимой верой в то, что народ испанский не сдастся поработителям никогда.За письмо спасибо…