Я стану твоим зверем (СИ)

— Я люблю небо! — кричит она, подаваясь вперёд, налегая грудью на ветер.

Перепуганный зверь ревёт. Только где-то там, под безумным страхом за эту ненормальную есть уверенность: он не даст ей упасть — никогда, ни за что. Но научит летать. Пусть у неё нет крыльев, зато его хватит на двоих…

… тьма мешается со светом, пластаются в неразличимом тумане, кружатся, дурманят, не хуже огнёвки[19], не давая думать. Где-то сбоку мерно раскачивается луна — он не видит, но знает: она там есть. Крошечные оранжево-алые отблески свечей плещутся в широко распахнутых, будто от боли глазах — светлых-светлых, почти прозрачных с чёрными провалами зрачков. А за ними, за огоньками, его собственное отражение: громадное, чёрное, страшное — чудовище, животное, медведь-шатун, рвущий жертву. Его собственная рука — будто чужая, непривычная — с намотанными на запястье белыми прядями. В ушах, как набатом, тяжелое, с присвистом, со всхлипами дыхание.

Он пытается отшатнуться, но ладошка — такая слабая, такая сильная — лежащая на его загривке, не пускает, её пальцы путаются в волосах, держат куда крепче цепей.

— Мой… — не то судорожный вздох, не то всхлип, не то стон.

И мир окончательно теряет реальность, оставляя только пластающееся огненно-чёрное марево…

… ребёнок замечает его первым, победно гудит не хуже боевого рога, извивается ужом, пытаясь выбраться из материных рук, тянет к нему пухлые, ещё в младенческих перевязочках ладошки. Тогда и она оборачивается, улыбается — привычно, знакомо. Невероятно. Потому что собственная любовь цены не имеет — бесценно, когда любят тебя. А она любит. Его любит…

Девочка спрашивает — он отвечает, не понимая ни вопросов, ни собственных ответов. В голове гудит, мир плывёт, как после хорошего удара по затылку. В горле першит, на глаза давит изнутри — вот-вот лопнут и вытекут. Да и грудь распирает незнакомое, непонятное, очень болезненное, но оставляющее сладкое послевкусие на нёбе: ещё не нежность, не привязанность, не благодарность и уж, конечно, не желание. Надежда на всё это и, может, даже большее?

— Арэн, ты совсем обалдел? Тебя уже обыскались! — орёт невесть откуда взявшийся Велер.

Наверное, сейчас он не только Крылатого, но и стада горных быков бы не заметил. Но от этого желание свернуть братцу шею меньше не становится. Впрочем, рассказать об увиденном — о будущем! — хочется ещё больше. Но зверь настороженно прирыкивает, выпуская кончики когтей и снова втягивая их в лапы: молчи! Не понять, что насторожило, что не так, но привычка слушать его сильна, потому ничего и не говорит, огрызается по своему обыкновению, мол: мне время нужно.

Встать с колена очень трудно. И почти невыносимо отвернуться от малышки, совсем на ту женщину не похожую, но это же всё равно она. Повернутся же спиной совсем уж невозможно. Только он справляется, теперь-то с чем угодно справится! Что-что, а умения ждать хватает, да и ждать не так уж долго.

А перстень-то ей отдал? На руке его нет, значит, отдал, так ведь? Точно отдал, а она взяла и лишь это имеет значение.

— Арэн, с тобой всё в порядке? — тихо спрашивает Нангеши.

— Что не так? — бурчит.

Братья мешают, ему сейчас всё мешает. Оказаться бы где-нибудь одному, укачивая то тёплое, что внутри поселилось.

— Да, может, всё и так, — фыркает Велер, — просто улыбаешься ты не часто. Постой-ка, дай припомнить, последний раз это было… Никогда? Живот прихватило или, наконец, сообразил, что учудил?

— Шуточки твои…

Носок сапога цепляется за щебень, дорожка уходит из-под ног, будто её дёрнули.

… тяжёлое небо в клочьях неподвижных жёлто-серых туч; голые скелеты золотолистов; тихий шорох палой листвы и тоскливый запах прелости; гробница. Крылатая поворачивается, словно на звук шагов… Поворачивается… Поворачивается… Уложенные в сложную причёску волосы белеют под алым покрывалом. Светлые глаза неживые, стеклянные от слёз, не видящие. Губы сжаты плотно, в почти невидимую полоску, у уголков глубокие морщины. Её зверь ревёт, бьётся в бесконечной агонии.

— Она же не Крылатая! — собственный голос доносится из такого далёкого далека, что он едва слова разбирает.

— Кто? Ребёнок? Да человек она, человек!

Кажется, он хохочет, а, может, и нет. Но это ведь и вправду смешно! Шанс, чтобы как у всех, есть. Да что там! Есть шанс, чтобы не как у всех! А конец-то всё один: выбирай. Не ошибись только.

* * *

Ренна потёрла лицо. Голова не кружилась, но мир странно двоился, будто золотолисты загораживал призрак дворцового парка. А ещё собственное тело ощущалось непривычным, неловким, слишком маленьким и чересчур гибким, гуттаперчевым почти. Эхо чужих мыслей и чувств толкались под черепом, силясь выпихать её собственные. Но неприятное быстро уходило, таяло. В прошлый раз было так же.

— Но я же действительно не Крылатая… — пробормотала, слыша свой голос будто со стороны.

— Не Крылатая, — ответ Нангеши был ещё тише, неразборчивее. — Не спрашивай, почему так. Я не знаю. Духи не пожелали объяснить.