Я – стихия

Дингрос явно хотел возразить, но не стал. Он понимал, что император прав, к тому же, совсем недавно у него появилась зацепка. Если верить истории, то их предки, сами обладающие магическим даром, были намного сильнее любого артефакта. И если всё ещё есть шанс вернуть магию людям – то он, Кевин Дингрос, вполне готов лезть из кожи вон, как того требует император.

Замкнутый круг

«Будь собой!» – все твердят, —
Получай оплеухи, —
Только хватит ли щек для желающих бить?
Терпеливых плодят
Те, кто помер со скуки,
От незнанья каким и зачем ему быть.

Разве есть алгоритм
Идеальных движений? —
Впрочем, я соглашусь, чтоб не слыть дураком.
Но себе как не ври,
Ощутишь в сердце жженье,
Когда истина ткнет в грязный пол пятаком.

Время не альтруист,
Шанс сжигает минута
Ухватить жизнь за горло, чтоб быть первым в строю.
Вяжет тех, кто прет из
Фальши сладкая нуга,
Глаголезвия ум превратили в «ай-кью».

Справедливость – медаль,
Ложь и правда – эмблемы,
Но вторую никак не могу отыскать.
Поиск света задан
Меж сверкающих плевел, —
Вот и каждый хранит драгоценный оскал.

Время не филантроп,
Но в подвалах пространства
Клад секунд пламенеет бесконечной горой.
В тюрьме мира дан срок,
Что выводит из транса,
Истекая… нельзя получить здесь второй.

Вероятность возможна
Из возможных последствий, —
Она тянет как трасса красным светом из глаз.
Как не будь осторожен,
Попадешь в эту клетку,
Чтоб исполнить глобальный начертанный план.

Время – каверзный сон:
Как ни хочешь укрыться,
Но стихия настигнет, обезволив вконец.
«Будь как все!» – в унисон
Напечатано в лицах,
«Будь собой…» – просто быть, жизни хватит вполне.

Seneka

Глава 4

Кэролин

Время больше не текло, как песок сквозь пальцы, словно бы остановившись, застряв в этих четырёх стенах таким же узником, как я сама. Лучи заката, каким-то чудом пробившиеся сквозь плотные занавески, озарили богатую комнату. Кажется, уже второй день подходит к концу, хотя я не могу быть в этом уверена – чувство абсолютной потерянности не даёт понять разницы между сорока восьми часами и целым годом, вечностью. Я всё время сидела одна, не находя себе занятия – так и с ума сойти недолго. Изредка в определённое время ко мне заглядывала Грунхельда, но своим каменным безразличным лицом, всей своей строгой фигурой в траурном чёрном лишь усиливала неизбежную тоску и уныние. Давала поднос с едой и уходила, не обращая внимания на все мои попытки попросить хоть что-либо, чем можно было бы хотя бы убить время.

Я сама себе сейчас напоминала безвольную тряпичную куклу, у которой не осталось никого и ничего, кроме жуткой пустоты в душе. Воспоминания о том вечере, когда вся наша жизнь сломалась, как хрупкий карточный домик, лишь усиливали это ощущение. Чувство абсолютного бессилия, необратимости. Я – та, которую всей деревней называли солнечным ребёнком, убила пятерых людей. Да, неосознанно, да, была причина, но… Разве этим заглушить совесть?

Нет ничего хуже, нежели бояться самой себя.

Вновь скрипнула дверь, пропуская в комнату тёмную фигуру моей тюремщицы. Чётко вымеренными шагами, как в армии, женщина не спеша подошла к кровати, на которой сидела я, облокотившись о стену и обняв руками колени. Даже не хотелось поднимать застывшего взгляда. Звякнул поднос, который Грунхельда поставила на тумбочку. Желудок болезненно заурчал, оповещая о своём несогласии с незапланированной диетой, но при этом аппетита совсем не было, как и сильного желания жить. Произошедшие события ярким калейдоскопом проносились перед замершим в пустоте расфокусированным взглядом, заставляя чувствовать себя всё гаже.

– Поешь, – холодный голос вырвал меня из размышлений, – К приезду хозяина ты должна быть здоровой, а не трупом. Вот, я принесла тебе книги и шитьё.