Я стройнее тебя!

Впервые с тех пор как я сюда попал, мне хорошо.

Преподобный Эрл в своих речах раскрывает три этапа, через которые нужно пройти: вина, покаяние и обращение, он доводит нас до неистовства, и его последователи, кто-то у себя дома, а кто-то здесь, падают перед ним ниц и верят ему, и пожертвования льются рекой.

Я пережил все три этапа, и, честно говоря, решил остановиться на чувстве вины.

Сейчас я испытываю сильнейшее чувство вины, и это классно. Сколько я голодал, ходил в строю и отжимался лежа, а теперь я грешу, и лучше этого ничего и не придумаешь. Сорок дней провел я в ржавом трейлере, вдали от круга сияющих избранных, которых так ценит Преподобный, сорок дней я делал то, что полагается, не ел, чего нельзя, изо всех сил старался «поступать правильно», чтобы подняться по ступеням спасения и оказаться в Послежирии, сорок унылых дней я вел праведную жизнь, а теперь сбился с пути, и, скажу вам, это чудесно.

Ночью я ложусь спать счастливым, потому что у меня появился свой секрет. Я поступаю нехорошо, меня не поймали, и никто не знает об этом. Забудьте о самопальных наркотиках и развлечениях «только для взрослых». Настоящее блаженство кроется в том, что есть у меня. В вопиющем обмане. В том, что я тайком поступаю дурно, и мне это сходит с рук. Ночью, когда я лежу в постели, мне вспоминаются восхитительные блюда, которые приносит моя изумительная подруга: пирожные с густой помадкой, горячие пироги с ягодами, мелко нарезанная жареная свинина… все это мы поглощаем вместе, пока спит вся Сильфания, и вместе с едой мы наслаждаемся чувством вины и предвкушаем нечто большее.

Моя любимая ухаживает за мной, угощая меня жареной уткой и горячими рождественскими пудингами, мы сблизились, предаваясь излишествам, и теперь мы связаны друг с другом. Мы ложимся рядом и объедаемся, а потом встаем, ждем следующего вечера и совершаем все то же самое снова. Но в счастливые моменты всегда следует помнить одну вещь, особенно если ты так счастлив, как мы сейчас. Ничто не может продолжаться вечно. Ничто и никогда.

В прошлое воскресенье ночью мы вместе устроились в парилке, и все было изумительно: она принесла пирожное с шоколадным муссом, русский белый шоколад, мороженое с орехом макадамия, филе копченого лосося и паштет. Неважно, с чего мы начали пир. В моей памяти сохранились ароматы блюд и ощущение близости наших теплых тел. Огонь внутри нас пылал все ярче с каждым новым лакомством. Я прикоснулся к ее измазанной щеке.

— Ты так и не сказала мне, как тебя зовут.

— Зои, — ответила она. — Я думала, ты знаешь.

— Я не хотел знать, потому что… — Мне было трудно объяснить ей это так, чтобы не напугать ее. Я выпалил: — Ради твоей безопасности.

— Теперь все это позади.

— Ты хочешь сказать…

Ее голос был похож на соус фадж или на бархат.

— Теперь, когда мы так близки.

— Джереми Дэвлин, — представился я. — Меня зовут Джереми Мейхью Дэвлин, я родом из Фрамингема, штат Массачусетс. Живу в лагере для мужчин.

— Знаю.

Я удивился ее осведомленности и изложил свою биографию до конца.

— Оценка готовности к спасению: третий уровень, с которого я стремительно скатываюсь вниз.

Ее тело плавно перетекло в мои объятия, а пахло от нее горячими булочками с корицей.

— Я в курсе.

— Зои, — мне так нравилось звучание ее имени.

Ей, кажется, мое имя тоже понравилось: в ее устах оно перекатывалось мягко, как ириска.

— Джереми.

Я задрожал от сладостного предчувствия.

— Нам нельзя продолжать вот так встречаться.

— Потому что это слишком чудесно?

— Потому что это опасно.

Вот так оказалось, что мы, ничего не говоря друг другу и сами того не зная, пришли к одному и тому же выводу. Всем своим телом она прижалась ко мне и прошептала:

— Знаю.

— Что мы будем делать дальше?

— Вот это и будем, — сказала Зои, отправляя мне в рот шоколадный трюфель. Потом она закрыла мой рот пальцами. — Только это.

— Да.

В понедельник на взвешивании мои результаты были неутешительны.

Найджел Питерс, которого назначили старшим куратором (можно считать, одной ногой он уже в клубе), посмотрел на экран, где был показан мой вес, с презрительной улыбкой. Меня он окинул холодным и надменным взглядом. Да, мы не были товарищами, когда поступили сюда, но по крайней мере мы были равными. Я толстый, и он, могу поспорить, был еще толще. Не знаю, как это он так быстро сбросил вес. Теперь, когда Найджел похудел и добился похвалы Преподобного, он, ангел-стажер, является, чтобы покарать, и готовится к повышению. В понедельник он, стуча пальцем по платиновой коронке на своем зубе, сказал:

— Три фунта, Дэвлин. Ты набрал три фунта. Ты нарушил правила, и тебе стоит исповедаться.

— Это вода. Я перед взвешиванием выпил целый галлон.

— Чепуха. Признавайся.

— Я возмещал жидкость в организме. Правда. — Я врал и получал от этого удовольствие. Его злила моя наигранная улыбка. — После тренировок нужно восстанавливать жидкость. Так говорит Преподобный Эрл.

— Как бы не так. Видно же, сколько на тебе жира.

— Что это тебя так тянет на нравоучения? — Ну да, честно говоря, не нравится мне этот тип.