Я связал себе жизнь, суровыми неласковыми нитками…

– Если тебе тётя Шура рассказала все без утайки, ты знаешь почему. Я не могла подвергать опасности постороннего человека, ведь грузины искали меня по всему СССР и в первую очередь они бы убили тётю Шуру, так как она представляла для них нешуточную опасность, а потом принялись бы меня.

– Да!.. После того, что я услышал от тёти Шуры, хотел бы я посмотреть, как это у них получилось, – буркнул я, – тут впору надо было оберегать грузин от тёти Шуры.

– Зачем мне брать на себя такой грех. И потом, ты в детстве был неуправляем и встречал в штыки любого мужчину, который появлялся в нашей жизни. Тебе напомнить, что ты вытворял с ними?

– Не стоит, я уже был в естественном сознании, тебе выйти замуж нужно было, когда мне ещё было очень мало лет и я возможно принял бы этого мужчину в нашу семью.

– Тогда я не могла, так как сама ещё не определилась с выбором достойного мужчины, который стал бы тебе прекрасным отцом. Прости меня, если можешь!

– Ну ладно, хватит оправдываться, в конце концов мать это не та, которая родила, а та, которая воспитала. В нашей жизни ничего не изменится и ты, как была мне матерью, так и останешься до конца жизни. Так, хватит здесь Байкал разводить, всё, закончили этот неприятный разговор – пошли ужинать. Мы обнялись и прошли на кухню…

Друзья.

Откуда я пришёл, не знаю…

не знаю я, куда уйду,

когда победно отблистаю,

в моем сверкающем саду… Н. Гумилёв.

Далёкий 1970 год. Все значительные молодёжные события у нас в городе происходили на танцплощадке в субботу. Днём стояла несусветная жара, люди прятались, кто, где мог. Вечером зной спадал, и жизнь в городе оживала. Люди в будни спешили в летний кинотеатр, а в субботу и воскресенье были танцы на городской летней танцплощадке. Больше никаких развлечений в городе не было. В 1970 году, летом, перед залётом на малолетку, я познакомился сначала с Саньком Трощим, а потом, после малолетки познакомился с Володей Морозовым и Сашкой Власовым. С Саньком Трощим на танцах мы всегда разбивали девушек на танец только вдвоём, танцевали мы прилично, вальс, медляк, шейк, да и статью нас Бог не обидел. Оба широкоплечие здоровые кабаны, прилично одетые для тех лет, широченные брюки-клёш, модные черные или белые водолазки и сабо на платформе. Ужас! В отличии от нас троих, росших без отцов, Сашка Трощий, рос в прекрасной интеллигентной семье, мама его была учительницей, а отец работал на местном Мотороремонтном заводе механиком. В семье было трое детей, два парня и взрослая дочь студентка Самаркандского Государственного Университета, жили они на ул. Узбекистанской. Жили в большом ладу и в достатке. Мама его тётя Лена была хрупкой симпатичной блондинкой, отличалась добрым и отзывчивым характером, но со слабым здоровьем. Отец был степенным здоровенным красавцем медвежьей наружности, Сашка же пошёл в мать. Это был довольно приятный, общительный и весёлый парень. Высокий, стройный блондин с голубыми глазами, с прекрасно подвешенным языком. Отлично танцевал, не был букой, вступал в разговор и мог поддерживать любые темы. Девчата на него вешались гроздьями. Почти все свободное время мы проводили у него дома в саду. Нас так и называли четыре мушкетёра, мы никогда не ходили порознь, вместе проводили все вечера и всякие мероприятия.

Сашка, за его почти белый цвет волос, получил прозвище «Сявый», прожил непростую жизнь. Казалось, у него было все, отличные родители, сестра, брат, собственный дом в центре города, недурён собой, эдакий, голубоглазый баловень судьбы. Не дурак, мозги работали в правильном направлении, но в жизни ему не везло. После армии у него жизнь закрутилась не в ту сторону, многочисленные девочки, мотоциклы, вино, драчки. Летом 1976 года, после службы в Армии, Сашка Влас по пьяни, проболтался Сявому, что я перед уходом в армию, законсервировал новенькую «Яву». Об этом знали только Санек Влас и моя мать. Я к тому времени устроился уже на новый срок. Какими-то, только ему известными словами, Сявый убедил мою мать, мол, что я написал ему письмо, где разрешил ему покататься на мотоцикле. Но такого не было и никакого письма я ему не писал и узнал я об этом только через три года. И начал он безобразно рассекать по городу на новенькой «Яве».