Я свидетельствую перед миром

— Кто знает? Надо попробовать. Сопротивление должно стать не просто ответом на угнетение, а следствием официальной деятельности польского государства. Должна продолжаться политическая жизнь, причем в атмосфере полной свободы. Да-да, полной свободы, — повторил он, видя мое изумление.

— Какая может быть свобода? Немцы не допустят существования никаких политических партий!

— Разумеется. Немцы ничего не допустят, но мы не собираемся спрашивать разрешения. Будем действовать так, как будто их вовсе нет. Их присутствие ни на йоту не должно изменить наше поведение. Уйдем в подполье. Я имею в виду свободу в рамках движения Сопротивления. Каждая партия должна иметь все права внутри нашего государства. При условии, конечно, что она обязуется бороться с захватчиком и работать на благо демократической Польши. Ну и признаёт легальность польского правительства в изгнании и власть создающегося подпольного государства.

— Но тогда, — возразил я, — может получиться так, что все партии будут бороться с немцами порознь. Это распылит и ослабит наши силы.

— Не совсем так. Деятельность Сопротивления будет координироваться. Специальные органы административного управления будут защищать население от оккупантов, собирать информацию о преступлениях захватчиков и готовить структуры, которые заработают сразу после освобождения. Политическая жизнь пойдет своим чередом, без всякого давления, и все группировки получат возможность участвовать в борьбе с оккупантами. Но самое главное вот что! — Он заговорил медленно и раздельно, на каждом слове похлопывая ладонью по столу: — Сопротивление должно иметь свою армию. Необходимо, чтобы каждая вооруженная акция проходила под руководством верховного командования. Состав армии должен соответствовать политической и социальной данности. Каждая группа сможет поддерживать контакт со своей партией, но все боевые подразделения будут подконтрольны верховному командованию.

Видимо, на моем лице отражалось сомнение в успехе этого сложного и дерзкого плана, и Борецкий стал горячо убеждать меня:

— Не думайте, молодой человек, все мы понимаем, сколько времени и сил потребуется для осуществления этого плана, но понимаем и то, насколько необходимо, чтобы он заработал. Возможно, эта война чревата многими неожиданностями. И наша организация может послужить образцом для движений сопротивления в других странах. Во всяком случае, в той части Польши, которую оккупировали немцы, политические партии присоединились к этому плану, а скоро их примеру последуют те, кто очутился на территории, захваченной русскими. Польское правительство в Анже тоже должно согласиться с нашим планом. Кстати, вам об этом плане расскажут лишь в самых общих чертах. Деталей сообщать не будут. Их доставит в Париж и Анже другой человек. И мы надеемся, что вы не обидитесь.

Он наклонился ко мне, положил руку мне на плечо, улыбнулся и проговорил прямо в ухо, так что я почувствовал на щеке его дыхание:

— Это не значит, что мы вам не доверяем. Просто сегодня очень опасно много знать. Те, кому досталось это бремя — а я в их числе, — изнемогают под его тяжестью. И никак его не стряхнешь.

Борецкий распрямился, словно показывая, что еще не совсем изнемог, заглянул мне в лицо и, машинально покручивая на пальце перстень, сказал:

— Теперь давайте обсудим подробности вашей поездки.

Подробности Борецкий излагал почти час и показал себя столь же сведущим в искусстве конспирации, сколь и в хитросплетениях большой политики и организаторском деле. План его был прост. Для начала меня снабдят бумагой, удостоверяющей, что некая варшавская фабрика направляет меня на работу в один из своих филиалов на советско-германской границе. Документ будет подлинный, и без него никак не обойтись, потому что немцы имеют обыкновение обыскивать всех пассажиров. Проехать расстояние, превышающее 160 километров, можно только с их разрешения.

У границы я должен встретиться с человеком, который тайно переправляет людей на советскую сторону. Как я узнал позже, это был еврей, член еврейской подпольной организации, главной целью которой было спасать еврейских беженцев с территорий, оккупированных немцами и русскими. В Генерал-губернаторстве уже начались массовые репрессии против евреев. По всей вероятности, я перейду границу с группой евреев и на ближайшей станции сяду на поезд и поеду во Львов. Русские, говорят, пассажиров не обыскивают. Во Львове я явлюсь по определенному адресу, где меня узнают по условному паролю. Обговорив все детали, Борецкий сказал, пристально глядя на меня: