Я, сын трудового народа

– Вот тогда побачишь. Как споймает да как перетянет батарейским поясом с медною бляхой…

– Что ты меня пугаешь солдатом? Я сам свободно мог на позиции поехать, только до моего года очередь так-таки и не дошла.

– А ну, покажись, кто тут солдата не боится? – страшным голосом сказал Семен, появляясь рядом.

Долговязая фигура дернулась, будто ее тронули сзади шилом. Хлопец отскочил от плетня и кинулся по улице, пригнув голову и размахивая длинными руками, чтобы не поскользнуться.

Семен, не сходя с места, грозно потопал ему вдогонку сапогами. Фроська помирала со смеху, припав головой к глечику, сидящему на дрючке плетня.

– Это какой же? – строго спросил Семен.

– А Ивасенковых Микола.

– Тот, который до войны ходил подпаском за клембовскими коровами?

– Эге.

– Тю! Ему ж тогда, дай боже, чтоб тринадцать лет было! Ну что ты скажешь: пока мы там четыре года трубили, тут уже все байстрюки женихами заделались. Давно с ним гуляешь, Фроська?

– Сегодня первый день, – застенчиво сказала девочка. – Еще года два-три погуляю, а там посмотрю: может, замуж пойду, – прибавила она, подумав.

– Кому ты сдалась, рыжая!

– Я не рыжая.

– А какая же ты?

– А каштановая.

– А, чтоб тебя! Много ты видела тех каштанов!

– А вот видела. Один матрос с города Одессы на побывку приезжал до Ременюков – он и доси тут коло Любки крутится – с посыльного судна «Алмаз», так он самых тех каштанов для дивчат привез пуда, может, полтора-два.

Семен сел на призбу и скрутил папиросу.

– Слышь, Фрося, седай, посидим. Воротился только что с Балты старый Ткаченко. И с ним на бричке сидел еще один. Кто такой, не знаешь?

– В порватом таком кожухе?

– Да.

– Это они себе недавно работника взяли.

– Видать, не из наших?

– Ни. Его старый Ткаченко гдесь по дороге с фронта подхватил. Он чи с Польши, чи шо. Вроде беженец. Тоже солдат. Его губернию немцы заняли. Ему некуда было увольниться.

– Наделала тая война делов! – вздохнул Семен.

Брат с сестрой еще немножко посидели и, зевая, пошли в хату. Уже было утро. Так и не пришлось ложиться.

– Думаю я, – сказал за обедом Семен, играя скулами и сосредоточенно морща лоб, – думаю я посылать сватов до Ткаченко по Софью. Как будет ваш совет, мамаша?

Мать, не торопясь, вытерла алюминиевую ложку хлебом, – с тех пор как воротился Семен, в доме пошли в ход алюминиевые ложки, – не торопясь, повернула длинное костлявое лицо к сыну.

– Скажу только: слава богу, и больше ничего, – быстро сказала она, крестясь. – А Ткаченки наших сватов примут?

– Это мы побачим, – многозначительно ответил сын, поднимая брови. – Бывает, что и примут.

И в доме Котко поднялась возня.

Глава XIV Сваты

Узнав от людей стороной, что Котко вернулся на село с войны целый и невредимый, Ткаченко не сказал ничего. Как будто до него это вовсе и не касалось. Только на сильном его лице яснее обозначились волоски жилок, тонкие, как волокна в промокательной бумаге.

За последнее время Ткаченко научился молчать. Весь день он занимался хозяйством: сам ходил в погреб, смотрел, по-фельдфебельски отставив ногу, как работник чистил и «напувал» лошадей, задавал им по артиллерийской норме ячменя, обмеривал лес для нового сарайчика, – словом, всячески старался по дому, как бы торопясь нагнать упущенное за время военной службы. Все это – молча, с неторопливым упорством и точностью сверхсрочного солдата.

И только вечером, когда жена поставила перед ним миску вареников с творогом, эмалированную кружку сметаны и отдельный прибор, – Ткаченко поставил свой дом почти на офицерскую ногу, – а сама, как обычно, пригорюнилась возле двери, он не выдержал.

– Что это за такое, я не понимаю, – сказал он, сильно пожимая плечами, – другим людям на позициях сразу голову отрывает снарядом, а другие всю войну до одного дня сидят на батарее и только над этим насмехаются. Какая-то глупость. – Ткаченко покосился на жену. – Как там дело: выкинула Сонька из головы или еще мечтает?

Жена щепоткой вытерла глаза.

– А кто их теперь знает, Никанор Васильевич! Такое время, что все дивчата прямо-таки посказились.

– Хивря! – изо всех сил гаркнул Ткаченко и смахнул со стола кулаком кружку.

Тем часом Семен искал сватов, так называемых «старост». Дело это было далеко не простое. Оно требовало ума. А то на самом деле: пригласишь старост, не подумав, кое-каких, а норовистый фельдфебель, может, с ними и разговаривать не захочет, в хату не пустит. Нужно выбирать людей почтенных, для Ткаченки подходящих.

Вообще полагалось в старосты брать родственников или друзей жениха. Но родня у Семена была незавидная.

Друзей, правда, было множество. Но все они – те, конечно, которые вернулись с фронта живые, – для такого дела не годились: как ушли на войну рядовыми, так рядовыми и пришли назад; хоть бы для смеха кто-нибудь заслужил ефрейторские лычки.

А Семену при его сложных обстоятельствах требовались такие старосты, чтобы Ткаченке некуда было податься.