Я тебе не ровня

Обозный старшина — воинские обозы водили умелые люди. Часто возили раненых, умели лечить простые раны. Знали толк в травах, примочках самых наипростейших.

Глава 12

Андрей лежал тихо, как и просил друг его полоумный. Понял, что кто-то в ложницу вошел. Услыхал шаги тихие — к лавке подошли. А потом плачь и голос, который давно уж во снах его терзал и донимал.

Арина!

Чудом не взвился с лежанки своей, кулаки сжал под жаркой шкурой.

— Андрей…Андрюша, любый… Как же ты? — на грудь легла легкая, ласковая ладошка.

Любый? Кто? Шумской слегка ошалел, но понял — Дёмка не просто так велел лежать и слушать. Токмо как сердце грохотавшее унять, да не взглянуть на нее? Аж зубы сжал до скрежета. А по телу огнем все лилось: «Любый».

— Ты только живой стань. Не умирай, хороший мой, — шептала рыжая. — Больно? Где у тебя болит? Очнись, Андрей.

Зарыдала почитай в голос, Шумской и не стерпел. Какие там циркусы, когда вон она, пташка его плачет-убивается.

Глаза открыл, и увидел Аришу: сидит на полу возле его лавки — шапка парнячья, рубашонка чудная — руками личико прикрыла и ревёт.

— Вот, значит, как… Любый. Надо было там у заборов сдохнуть, чтобы ты такое-то слово молвила? — не сдержал обиды, но рад был так, что хучь песни пой.

Аришка вздрогнула, руки от лица отвела и уставилась глазищами своими на Шумского.

— Андрей…это что же…как же… — ресницами захлопала, и снова в слезы. — Живой! Господи, спасибо!

Шумской подскочил на лавке своей, шкуру откинул. Схватил Аришку, усадил на колени, прижал крепко.

— Ариша, не плачь. Живой я, — шапку с нее стянул, закинул куда-то. Косища рыжая золотом блеснула, упала на спину славнице. — Перестань, прошу.

А сам уж целует щеки соленые, мокрые, по волосам гладит. Руки дрожат, голос срывается.

— Андрей, что ж ты… — Арина руками обвила его шею, к груди крепкой прижалась, таяла в его руках, как льдинка на солнышке.

— А ты… — и не поговорить толком: целовать-то уж очень сладко было.

— Андрюша…отпустил бы… — задыхалась, молила пустить, а сама обнимала горячо.

— Не проси даже. Никуда не пущу. Ты сама молвила — любый. Вот терпи теперь, — опустил на лавку, накрыл собой, дернул ворот чужой рубахи и совсем пропал.

И как инако? Вот же, горячее отзывчивое в его руках. Аришка тихонько всхлипнула, а Шумской в глаза ей заглянул и очнулся. Очи светлые, ясные. Смотрят с любовью и доверием. Андрей замер, так и смотрел бы.

— Любишь ты меня… — не вопрошала, будто мыслью утвердилась.

— Люблю, золотая… — Арина после слов его будто задумалась на миг, а уж потом в глазах ее мелькнула уверенность, словно поняла о себе важное.

— Боярин, с тобой останусь, если ты того хочешь. Буду рядом, пока не прогонишь… Не могу я без тебя. — ладошку положила ему на щеку. — Мне бы только дедуле сказать, что у тебя я теперь. И Гарма взять…если позволишь.

С Шумского вмиг плотское слетело. Уселся на лавке, Аринку потянул сесть, рубаху на ней запахнул от греха.

— Боярин? Миг назад Андреем был, — голосом-то посуровел. — Ты за кого меня, Арина? Кем мнишь-то себя при мне? Полюбовницей, нето?

Рыжая промолчала, токмо голову низко опустила. Шумской ее за подбородок цапнул и на себя смотреть заставил.

— Отвечай. Молчать не смей. — На слова его она лишь вздохнула глубоко и ответила.

— Кем скажешь, тем и стану.

Шумского едва не трясло.

— Золотая, за какие такие грехи мне тебя Бог послал, не знаю. Может меня проклял кто или сглаз какой страшный. Ты за что ж меня так? Неужто, думаешь, что я с тобой токмо из-за лавки? Запомни и не спрашивай более — ты мне жена и другой рядом с собой я не мыслю. Услыхала?

Аринка только глянула на него решительно, как иной раз боярыня Ксения. С того взгляда Андрей и понял — не согласная.

— Замуж не пойду за тебя, Андрей. Я тебе не ровня. И никогда ею не стану. Камнем тяжким на шее твоей не повисну. Тебе уж боярышню сватали, и то правильно. Боярину — боярышню. А я…Я буду, кем захочешь. Только люби меня крепко, ладно? Сколь сил хватит, хоть малое время. А потом уж решишь, что со мной делать.

— Всё сказала или еще что есть? — Шумской озлился, но скорей на себя, чем на чудо вот это золотое. — Молчишь? Ну, так я тебе скажу. Люблю тебя крепко, но даже не в том суть, Арина. Ты больше… Как объяснить-то тебе, чтобы разумела? Ты душа моя. Не было тебя и души у меня не было. Пропадешь, так я бездушный наново стану. А разве душу-то берут на время, на лавку? Или на другую меняют?

Аринка слушала не дыша, глядела на Андрея — глазами светила. Он с того взгляда вновь с разума соскочил, но себя сдержал. А рыжая кинулась обнимать.

— Не говори ты так! Пойми и меня! Что я дать тебе могу? Безродная, бедная. Себя погубишь! Видела я, как то бывает, — и опять в слезы.

— Что видела? Ариша, золотая, не плачь. Мне слёзы твои хуже плётки. Пожалей. Кто себя погубит? Говори, нето, молчалка, — Шумской пятерней в волосы ее теплые зарылся, поцеловал крепко.

Она и рассказала-поведала. И про Наталью, и про Павлинку бледную тётку, и про боярина Сормова.

Шумской слушал молча, не перечил, не сбивал. А уж когда закончила говорить-всхлипывать, спросил.