Я тебе не секретарша (СИ)

— Был бы в этом какой-то смысл, — уже смелее захожу внутрь, осматривая убранство, отмечая сейчас, забитый по самый верх шкаф с папками с финансовыми документами — жуть, как интересно. Смотри, сколько хочешь, если нужно изобразить безразличие. И унылые стены вызывают желание собой полюбоваться.

Дернул иголку кактуса, поморщившись от боли в пальце, возвращаясь взглядом к настороженной Марьяновне. Женщина в слезах даже при самом сволочном характере вряд ли кого-то способна напугать.

— Тогда зачем? — выдохнула, все еще настороженно косясь. Странная такая, сначала ревет, потом удивляется, почему люди на это вообще реагируют. Может я тут обстановку разрядить пришел или там, по делу. Вообще не должно быть никакого интереса ко всему происходящему. Но я тут, сам не понимая отчего.

— Да вот, смотрю, главный демон тут в платочек сопит. Надо, думаю, поинтересоваться. Не насморк ли настиг, а то мало ли, — пожал плечами, осторожно огибая стол, присаживаясь на самый краешек подле сидящей Стерляди. Голову подняла, в глаза мне, чтоб смотреть.

— Не дождешься, — усмехнулась, чуть-чуть совсем, но все же заметно на фоне припухших глаз, да размазанной штукатурки. Жуткое зрелище, вот, правда.

— Я вам так скажу, Марина Марьяновна. Вы бы умылись, — наклоняюсь ниже, разглядывая черные комочки на ресницах. Помада и та частично потрескалась на губах, серьезно, не могу на нее без смеха смотреть. — Китайцы вас за панду примут. Заберут в зоопарк, в клетку посадят. У них, знаете ли, каждый бамбуковый медведь на счету. Могут разве что только в аренду другим странам сдавать на умиление жителям по мирному договору…

Ой-ой-ой, вот почему я никогда не могу вовремя затормозить собственный язык. Сейчас она меня убьет, тогда ни Самойлову книгу, ни сам не доеду до Мексики на Новый год, как мечтал. Все Ливанский, на том свете будешь постройки ацтеков разглядывать с облачка.

Уже с миром попрощался, жизнь свою прекрасную вспомнил, поговоревать успел да сорок дней в голове справить. Так хорошо видимо праздновал эти дни, что не сразу понял, кто рядом так безбожно ржет. Не смеется, не хихикает, а именно ржет. Ревет, как тюлень на лежбище над моим последним путем в никуда.

— Чего смешного? — удивляюсь ей, честное слово. То зыркает, как зверюга, то смеётся, как лошадь Пржевальского. А она слезы от смеха вытирает, окончательно убивая остатки эстетической красоты на лице, и головой в ответ трясет.

— Дурак ты, Ливанский, — наконец произносит, глядя на меня более ясным взглядом. Не воет от горя — прекрасно. Значит, самоубийство с моим убийством отменяются. Даже сел на стол, облегчение такое наступило. Оборзел вконец, улыбаясь, демонстрируя прекрасную работу своего стоматолога.

— Вот видите, Марина Марьяновна, вы начальник — я дурак. А вместе у нас полный штиль с идиллией на рабочем месте, — пока салфетки влажные искала судорожно, да стирала месиво из косметики на лице, продолжал на жёрдочке своей сидеть. Немного залюбоваться успел, тем, как постепенно отчищается кожа от остатков продукции, призванной превратить женщину в богиню. Возможно оно и так, однако состирывать вашу помаду с рубашки, различные крема с половиной ресниц — полный отстой. Хотя признаюсь, так все женщины действительно ярче, краше, да интереснее.

— Ладно, Ливанский, посмеялись, хватит, — проворчала, вновь включая начальницу, выбрасывая в мусорку использованные салфетки. — Исчезни, мне нужно носик припудрить.

— Да тут надо заново холст рисовать, глаза какие краснющие, любой вампир обзавидуется, — прекрати шутить, прекрати, точно убьет этой кисточкой измазанной в чем-то черном. Она гуталином ресницы свои красить собралась что ли?

— Дошутишься сейчас, я тебе лицо разукрашу.

— Что за угрозы, Марина Марьяновна? Я же из добрых, человеколюбивых соображений к вам, родимой!

— Знаю твое человеколюбие, — фыркнула, пару раз проведя этой палкой с мини щеткой для вытирания пыли по ресницам, глядя на себя любимую в зеркальце. — Ладно, все, иди.

— Не, вдруг вы прыгать-таки надумаете, — головой мотаю. Чего остался вообще, сказала же идти.

— Куда прыгать? — лицо такое озадаченное, даже прекратила свои ресницы в опахала превращать. Моргнула пару раз, да так и отпечатала часть своего гуталина на коже прямо под глазом.

— С крыши, — уверенно заявляю, кивая на косяк, — у вас там это… — тыкаю себе пальцем в нужный глаз, показывая где. Стерлядь еще пару секунду моргает, затем подносит зеркальце, смачно ругаясь:

— Вот… блин! Стирать теперь придется. Из-за тебя все, — бурчит, потянувшись к салфеткам, но вовремя перехватываю тоненькое запястье, с удивлением отмечая, какая она хрупкая. Не ест совсем или от вредности иссохла.

— Погоди, — выхватываю злосчастное орудие чистки, приметившись к ее левому глазу.

— Ты что делаешь?! Кирилл, сейчас все испортишь.

— Испорчу, если будешь так ерзать! — от раздражения даже не понимаю, как с «вы» на панибратское «ты» перешел. Склонился ниже, аккуратно стирая черную грязюку под глазам, рыкнув невольно:

— Глазами не хлопай, сейчас еще больше на панду похожа станешь.