Я тебе не секретарша (СИ)

— Ты что там спишь?! — плечом подталкивает, пытаясь повернуться, но лишь крепче сжимаю объятия. Алкоголь достиг критической отметки в организме от наших спортивных забегов на короткие дистанции видимо. Мозг не варит, речевой фильтр отключился, стоп-кран сорвало, а тормоза, сколько не выжимай, больше не работают. Больше за себя не отвечаю, честно-честно. Спросят, кто творил дела, скажу автопилот.

— Не-е-ет, — могу только это сказать, зубами проводя по местечку за ухом, касаясь немного кожи. Волосы изрядно мешают, стоим по-прежнему посреди бара в обнимку, и кажется, не только я сегодня в хлам. Потому что Марина поворачивает голову, позволяя нашим губам соприкоснуться, тихонько шепча в едва ощутимом поцелуе:

— Не вздумай заснуть, Ливанский. Уволю.

И мое привычное:

— Не-е-е.

Любовные истории созданы, чтобы дарить людям призрачную надежду на истинное счастье. В серых суровых буднях человек ищет кусочек радуги, надеясь разукрасить свою жизнь яркими красками. Пережитые эмоции, невероятные приключения, поджигающий кровь адреналин — фломастеры, которыми ты раскрашиваешь раскраску, что подарила тебе судьба. Но каждый из нас ищет в безликой толпе того, чьи рисунки столь же схожи. Вместе ведь веселее, не так ли?

Мой телефон, как брошенная климакстеричная истеричка — разрывается в скандале, требуя от меня немедленного пробуждения. Его психованные вопли заставляют с трудом оторвать чугунную голову от подушки, дабы почти не глядя вытянуть руку, нащупывая на тумбочке надоедающий смартфон. Пара секунд — до меня доходит, что там, где должна быть тумбочка, ее просто нет. Озадачиваюсь, но не расслабляюсь. Судя по звукам, трезвонит любимый Хуавей где-то рядом. А если не тумбочка, значит подушка. Потом проснусь и выясню, кто спер мой реквизит. Если Грише одолжил по пьяной лавочке, так оно не считается, я себя не контролировал.

Наконец цель достигнута, едва продираю глаза, неприятно морщась от противного привкуса во рту после хорошей попойки. В голове прыгают африканские шаманы, стуча в тамтамы, в ушах звенит, вокруг летают белочки. Молодец, Ливанский, вот к чему приводят непреднамеренные пьянки. Бросаю отключенный смартфон, вновь падая на подушки и раскидывая в стороны руки с надеждой еще поспать, желательно до обеда, как чувствую нечто странное.

Мне кажется или кто-то спит в моей кровати?

— Гриха, вали к себе домой, — бурчу, не открывая глаз, поворачиваясь спиной к шевелящемуся бугру рядом с собой. Господи, как я мог поделиться с ним одним одеялом? Кстати почему-то оно необычайно теплое, у меня точно такого нет.

Рядом раздается подозрительно тихий, едва слышимый стон. Озадачиваюсь, прямо даже не знаю. Вдруг у меня тут друг в постели умирает, а я сплю? Нельзя так, привык уже к нему. Надо спасать.

Руку за спину завожу, лежащее под пуховым одеялом тело ощупывая. Нет, шевелится, вроде живой.

— Давай Гришаня, знаю, ты жив. Поднимайся и топай к своему дому, в соседнем подъезде живешь, — можно успокоиться, руку под щеку подложить да баиньки. Новый полу всхлип, полу стон заставил глаза распахнуть, рыча от недовольства. И так на веки, будто по мешку картошки накидано, а яркий свет от окна в глаза слепит, еще этот умирать вздумал!

— Не вздумай наблевать мне на постельное, эй! — возмущенно поворачиваюсь, хватая край этого защитного полотно, в кое пытается замотаться мой разлюбезный друг и в сторону отдергиваю, мигом застывая на месте.

На меня щурясь бессознательно, смотрят голубые глаза. И они точно не Гришины. Нет у Хромова длинных черных спутанных волос, он точно не любит косметику, которая сейчас отпечаталась на всех местах. А главное Григорий уж всяко не женщина.

— Что ты делаешь в моей постели? — выдает она хриплым голосом первое, что видимо на ум пришло. Пока просыпаются нейроны, гоняя серое вещество, мы все еще пытаемся понять, что происходит, рассматривая друг друга.

— Что я делаю в твоей постели? — отвечаю вопросом на вопрос, продолжая пялиться, медленно скользя взором по обнаженным плечам. Заметив это, Марьяновна глубже зарывается в одеяло, по-прежнему пребывая в состоянии остатков сна, спасающего нас обоих от глубокой психологической травмы.

— Это вообще моя квартира? — интересуюсь у нее, совсем не понимая, что произошло вчера и почему сегодня все вышло так.

— А это твоя квартира? — словно попугай интересуется начальница, судорожно оглядывая спальню. Следую ее примеру, рассматривая бледно розовые обои, белую мебель, широкую кровать, миленькие шторы. Прямо комната большой принцессы Барби, куда меня по недоразумению поселили. Гляжу, понимаю — моя квартира где-то далеко, а я дома у Стерляди, перепутал с Гришкой.

Только не моя начальница. Не мог накосячить, даже для меня слишком.

Не Стерлядь. Е-мое, почему мы оба голые в одной кровати утром?

Нет.

Боже.

— Ливанский? — слышу сдавленный голос, прежде чем начать паниковать. Останавливаясь на полпути к самобичеванию через осознание происходящего. Поворачиваю голову. Видя панику на лице Марины.

— Чего?

— Мы только что оба опоздали на работу!

Все, с этой минуты все слухи становятся официальными.