Я тебя никому не отдам

Зато цветов очень много около огромной ямы, возле которой стоит, ежась от ветра, Таня. Рядом тетя Люда в черном платке и еще много людей. Мужчины в длинных серых пальто, которые называются «шинели», женщины тоже в черных платках и вообще все какие-то темные. Тетя Люда плачет, и другие тоже плачут, бормоча всякие непонятные слова: «такие молодые» и еще какая-то «автокатастрофа».

– Что такое автокатастрофа? – Таня пихает тетю Люду в бок.

– Это значит разбились на машине, – всхлипывает та. – Мама и папа теперь… нету их… совсем…

Она крепко прижимает к себе Таню, но девочка, хмурясь, пытается высвободиться.

– Почему мама и папа? Мама же на машине одна поехала? Я в окно смотрела! Я видела! Зачем тут два ящика?!

– Тише! – тетя Люда зажимает ей рот мокрой ладонью. – Это не ящики, – она опять всхлипывает, – это гробы. А ты маленькая еще, ты перепутала.

Но она же помнит! Тане ужасно обидно. И холодно, так холодно…

* * *

Холодно… боже, как холодно!.. Холод заполнил все тело, все болит, особенно левая рука почему-то… Где я и что со мной?

Таня попыталась открыть глаза, но разлепить веки никак не удавалось. Она сосредоточилась, мысленно анализируя состояние своего тела, словно инструменты в ящике перебирала. Так, кажется, нигде ничего не сломано, ранений тоже нет, левая рука просто затекла, это пройдет. Вот только слабость совершенно тошнотворная… Девушка медленно, размеренно вдохнула, задержала дыхание, выдохнула, задержала дыхание, вдохнула… И еще раз, и еще…

Стало полегче. Сознание понемногу прояснялось. Наконец-то удалось открыть глаза. Темноватое просторное помещение, что-то вроде склада или здоровенного гаража. Может, ангар. Их сегодня часто используют под склады. Под самым потолком – тусклые запыленные окошки. Не выбраться.

Впрочем, выбраться не удалось бы, даже если бы окна были в полстены. Она лежала на длинном жестком ящике, ладонь правой руки, прикрученной к туловищу, упиралась в шершавую занозистую поверхность – ящик был деревянный. Да хоть какой, что толку. Левая рука, как в голливудских боевиках, пристегнута наручниками к проходящей где-то над головой трубе. Вот почему она так затекла. Ноги – Таня попробовала ими пошевелить и одновременно скосила глаза вниз, – связаны.

– Извини за доставленные неудобства, – донесся знакомый голос. – Зная о твоих незаурядных способностях по части мордобоя, я решил немного подстраховаться.

Туман перед глазами рассеялся окончательно. Сергей сидел на таком же ящике неподалеку от нее, но все же на почтительном расстоянии. Да уж, подумала Таня, похоже, мои способности и впрямь произвели на него впечатление. Куда я, к черту, из наручников денусь?

Сергей взглянул на свои элегантные часы и удовлетворенно кивнул:

– Как в аптеке. Два часа после укола – и пациент окончательно приходит в себя. Как видишь, я не преувеличивал, когда говорил, что тоже не совсем беспомощен. Правда, очень надеялся, что удастся обойтись более человеческими, гм, контактами, но… увы. Мне очень жаль, – усмехнувшись, он развел руками.

– Сомневаюсь, что со всем остальным ты справишься так же легко, – Таня тоже усмехнулась. Несмотря на незавидное, мягко говоря, положение, она не чувствовала ни страха, ни вообще тревоги. Ни даже разочарования. Подумаешь, он казался таким милым, а оказался таким… хилым. Она хмыкнула над мысленным каламбуром. А ведь действительно – хилым. Ну, скрутил он ее, так после соответствующего укола и с гориллой справиться немудрено. А сам-то человечек – гнилой. Как вонючий кариозный зуб. Ее таким «зубом» не раскусить. Хоть поначалу она и купилась на внешнюю симпатичность, доверилась по-щенячьи. Ну да и на старуху бывает проруха, впредь будет умнее. Если, конечно, у нее предвидится какое-то «впредь». Что, в общем, тоже не слишком пугает. В самом худшем случае Сергей ее убьет. Подумаешь! Она ж не нежная девочка-ромашка, она привыкла рисковать, глядеть в глаза смерти, так что смерти она не боится. Как бы дело ни обернулось, победителем останется она, Таня.