Я тебя поймаю

Зажимаю в зубах кусок пластика. Не дай бог, попадет в руки Пастухова! Показываю средний палец своим преследователям и прыгаю в воду. От холода сводит зубы. Обычный человек в ледяной воде долго не протянет. Может даже сердце остановиться. Вот только я тот самый натренированный балбес, побывавший во многих горячих точках, где приходилось спать на земле, жрать червяков и пить воду из лужи. А тут всего-навсего нужно доплыть до ерика. Метров двести, не больше. А потом еще до дома Пахомова столько же. Ничего… Ничего… Доберусь!

И добрался на свою погибель!

«Интересно, Маргарите удалось сбить мужа со следа? Небось, устроила ему скандал, обвинила в недоверии и отправила спать в другую комнату. Может, стоило спрятаться в шкаф? И когда Пастухов бы заснул на диване в гостиной, продолжить танго под одеялом? — думаю я, поудобнее устраивая голову на мягком подлокотнике. — Сева, Сева, — укоряю себя. — Пастухов — подозрительная зараза. И мстительная. Если поймает, может расторгнуть контракты. И тогда папа уж точно оторвет голову».

Прислушиваюсь. От тишины аж уши закладывает. Небольшой поселок словно погрузился в вязкую дремоту. Лишь на втором этаже слышатся шаги. Не спит моя маленькая птичка.

Закрываю глаза, притворяясь спящим.

«Что предпримешь, Таечка? — так и хочется спросить мне. Наверняка снова придет под бок, да так и останется до утра. Но нет… Спешит куда-то вглубь дома. И шаги торопливые. Может, решила удрать через гараж? Подскакиваю, одергиваю на ходу смятую Сенькину рубашку и бегу следом. Вижу в самом конце коридора распахнутую дверь и, сбавив обороты, неслышно подхожу ближе. И с изумлением замираю на месте. Мой маленький рыженький поросеночек закладывает в машинку ком шелкового белья.

— Прячем следы преступления? — с едкой усмешкой бросаю я. Таисья вздрагивает и, защелкнув дверцу стиралки, кидается ко мне с кулаками.

— Какого хрена тебя принесло? Ты, придурок! Житья от тебя нет!

Ловлю маленькие кулачки и, прижав несносную девчонку к себе, шепчу хрипло.

— Ужасно соскучился по тебе, малыш…

— Да ладно! — улыбается она. И вместо доброй девичьей улыбки я вижу знаменитый Пахомовский оскал. Яблоко от яблони…

— Тая, девочка моя, — бормочу, стараясь поцеловать. В шею, в ключицу… в губы.

— Отвали, Гаранин, — шипит Таисья и, немного отстранившись, прицельно бьет. Коленкой по моим бубенцам!

— Ты сдурела? За что? — морщусь я, не давая себе возможности согнуться в три погибели. Терплю адскую боль, а сам готов придушить маленькую стерву.

— Таисья! — ловлю девчонку за рукав пижамы. Превозмогая боль, рассматриваю облачка и единорогов, снующих по розовому трикотажу. — Что происходит?

— Ненавижу тебя! — кричит она и, стукнув кулачком по груди, вырывается из моего захвата. — Убирайся прочь! Никогда не подходи ко мне!

— Хорошо, — киваю, загораживая выход. — Давай разберемся, дорогая! За что ты меня ненавидишь? И что будет, если я к тебе подойду?

Делаю шаг к несносной девице и, сграбастав ее в охапку, накрываю выкрикивающий ругательства ротик своими губами. Вторгаюсь языком внутрь и сам замираю от восторга.

«Девочка моя! — хочется заорать мне. — Нет никого слаще тебя!»

Но нельзя. Нельзя!

Принцессе нужен принц, а не старый солдат.

— Ты там живой? — усмехается мне в ухо Пахомов, как только я перезваниваю ему. Десять пропущенных звонков за утро. Видать, доложили уже сотруднички…

— Да нормально все, — бубню, лихорадочно соображая, что же последует дальше.

— А то Гена уже хотел водолазов нанимать, — весело отзывается Пахомов. — Еле упросил его до утра подождать. Поднять со дна мы всегда успеем. Ну, ты, конечно, придурок, Сева. Народ до сих пор в ахере.

— Я тоже, — замечаю сварливо, понимая, что не желаю обсуждать свой вчерашний заплыв. Самое время вломить Таисью. Пусть Пахомов сам с ней разбирается. Вернет в Париж или хотя бы вызовет бабку из города. Ну и пенделя дать охране не мешало бы.

— Тебе не привыкать, — отзывается Виктор Николаевич, собираясь, видимо, сказать еще что-то едкое.

— Подумаешь, какие-то четыреста метров проплыл. Рекорд, что ли?

— Ты у меня ночевал?

— Пришлось, — хмыкаю недовольно. — Думал, переоденусь в Сенькины шмотки и отвалю обратно в «Вегас», а пришлось всю ночь дозором ходить. Что происходит, Виктор Николаевич? Вы Таисью с поводка спустили?

— Ты это… — закашлявшись, негодует Пахомов. Знаю-знаю, что эту дочь он любит больше жизни. Голову откусит за свою Таечку. Тех, других, от француженки, тоже любит. Но Таисью — до дрожи. Хотя старается не показать, Штирлиц хренов.

— Давай, рассказывай, что там произошло? — ухает недовольно.

— Да особо ничего не произошло, Николаич, — усмехаюсь я. — Приплыл я, значитца. Калитка на берегу открыта, охраны нет. Окна и двери тоже не заперты. Таечка всех отпустила. Заходи любая сволочь, называется. А по дому в вашем халате какой-то хмырь отирается. Двери я закрыл. Тайку отругал. Хмыря выгнал…

— Кто это был, узнал? — сипит Пахомов, будто его душат семеро.

— Да, паспорт сфотографировал. Вам прислать или Гене? Пробить надо бы личность…