Я тебя съем

– Не нужно. Я не хочу их принимать. И я никого не наказывала. Вить, услышь меня, – стараюсь достучаться. – Не знаю, о чем договорились родители, и что ты им рассказывал, но сейчас ты тратишь время зря. Ты что, пьян? – Он медленно моргает, с трудом разлепляя веки.

– Это из-за тебя, – Наталья Олеговна тут же вступает за своего сына.

– Мам! – я ищу поддержки. – Ты серьезно? Господи, что происходит?

– Вам нужно поговорить, – она обрывает возмущения. – Один разговор, Алина, я что, многого у тебя прошу? Разве Виктор или Наталья Олеговна много просят? Мы же почти родня. – Мама вскидывает брови, всем своим видом указывая, как нужно поступить.

– Кажется, я сошла с ума, – шепчу себе под нос. – Он же пьян, мам. С утра пьян. Ты разве этого не видишь?

– Это из-за тебя, Аля, – у Балабаева прорезается голос.

– Не помню, чтобы я тебе наливала, – огрызаюсь я.

– Вот видишь. – Мама подцепляет локоть Натальи Олеговны и тянет ее к выходу из кухни. – Как я и говорила: детям нужно было лишь встретиться, и разговор пойдет сам собой.

– Нам не нужно разговаривать. Я давно для себя все решила. – Я иду следом. – Вы что, не слышите? – Стиснув пальцы в кулак, сдерживаю нервную дрожь. – Наталья Олеговна?! Мама?!

Женщины не реагируют, одеваются так быстро, что я не успеваю осознать, как остаюсь с Виктором наедине. Сумасшедший дом.

Я возвращаясь на кухню.

– Вить, я тебя прошу… – Замолкаю, опешив.

– Выходи за меня! – Став на одно колено, Балабаев тянет трясущиеся руки. Одной душа букет цветов, а второй удерживая раскрытую бархатную коробочку.

– Это несмешно, – шепчу я.

– А я серьезен. – Я отмечаю на мужских губах шрам. Раньше его не было, как и другого – под глазом и на скуле около уха.

– Вить, пожалуйста, вставай и прекрати этот спектакль. Мы никогда не будем вместе.

– Почему?

– Неужели непонятно? – Вижу, действительно не понимает, смотрит так, словно я дурочка капризная, упускающая единственный шанс обрести семейное счастье. – Ты мне изменял, – привожу аргументы по одному. – Ты никогда не разделял мои интересы. Ты оскорблял меня. Ты даже сейчас пришел, выпив! – Не достучаться. В глазах, сплошь покрытых капиллярами, нет и намека на понимание.

– Я исправлюсь.

– Вить… – И мне его становится жалко. Балабаев – такая же жертва манипуляций родителей, как и я. – Мы не подходим друг другу. Мы разные.

– Неправда. – Он опускается на второе колено, подползает ко мне, все также удерживая цветы и кольцо.

– Я тебя прошу, не унижайся. Ты найдешь себе другую девушку, она тебя оценит, полюбит.

– А ты меня уже не любишь? – спрашивает Балабаев.

– Нет, Вить. – Он молчит, продолжает смотреть мне в глаза, преданно, с тоской. – Я люблю другого.

– Не ври, ты не такая. Ты однолюб.

– Я не люблю тебя, – повторяю я вкрадчиво, медленно, деля слова на слоги. – И никогда не любила. Я не знала, что такое любовь. И тебе повезет, Вить, ты полюбишь по-настоящему. Как я.

Лицо Балабаева расслабляется, на узких губах проскальзывает улыбка.

– Я тебя люблю, Алин, – повторяет как заведенный.

– Вить, – я решаюсь привести последний аргумент, что точно должен повлиять, – я жду ребенка. – Мужская улыбка становится шире. – Нет-нет, не от тебя. – А инстинкты кричат: «Не нужно! Молчи!»

Мужчина меняется в лице. Промаргивает, хмуро сводит брови на переносице, откидывает цветы в сторону и хватает меня за щиколотки, с силой дергая на себя. Ничего не понимая, я плашмя падаю на спину. Легкие и затылок обжигает огнем.

– Ты сделаешь аборт, – произносит Балабаев, подтягивая меня за ноги. – Ты сделаешь аборт! – истерично орет, усаживаясь на мои бедра.

Смысл сказанного проникает сквозь звон в ушах.

– Нет, – одно слово заставляет закашляться и хватать ртом воздух.

Балабаев фиксирует мои ослабшие руки, утыкается лбом в висок, давит, прижимает к полу.

– Сделаешь, Аля.

Места соприкосновения наших тел жжет не слабее, чем после удара. Словно меня пропитывают ядом, отравляют, выжигают крохотное дитя, заставляя биться, сучить ногами, дергаться всем телом, стараясь стряхнуть с себя Балабаева.

– Впервые ты такая эмоциональная подо мной, – от комментария подкатывает тошнота.

– Не трогай! – кричу я изо всех сил.

Мужская ладонь со шлепком накрывает губы, приглушая мой отчаянный вой.

– Тише! – рявкает, перехватывая пальцами правой руки обе кисти и наваливаясь предплечьем, перекрывая кислород. – Тише. Вот так, – чуть ослабляет хватку.

И опять я кукла в чужих руках. Безвольная тряпичная кукла, что поворачивают с бока на бок, стягивая брюки, собирая кофту и накрывая ею лицо. «Так даже лучше, – в обессиленном теле бьется угасающее сознание, – я не увижу происходящего… Наивная дура, – ругаю себя. Жалела. Приняла безумие за понимание и человечность». По вискам скатываются слезы. Мне отчаянно хочется умереть. Провалиться в спасительную темноту и никогда из нее не возвращаться.

Металлический звон пряжки ремня. Слишком громкий. По полу проходит вибрация. Балабаев замирает, его руки перестают мять мою грудь.

– Что за херня?!