Я тебя забуду (СИ)

— Доверил. — Глебов заводит двигатель и, вместо того чтобы смотреть на дорогу, пялится на меня в зеркало заднего вида.

Хочешь не хочешь, а поверишь в теорию, что после секса с альфа-самцом другие мужчины тоже начинают заглядываться активнее.

— Еще вы дали добро использовать меня, как ему захочется.

Я не нарываюсь. Даже мысли нет злить этого человека. Проблемы с полицией — последнее, чего мне не хватает. Но внезапно вспоминаю, как удивлялась утром своей неосведомленности о Шаталове, и решаю кое-что проверить.

— Девочка, за все на свете нужно платить. А жизнь стоит того, чтобы потерпеть некоторые... неудобства.

Добродушного улыбчивого следователя как и не было. Передо мной снова тот самый человек, который допрашивал в ресторане, а потом уговаривал Шаталова взять до суда под опеку.

— А не слишком ли высокая цена?

— На жертву домашнего насилия ты тоже не тянешь.

— Так до суда еще сколько времени? Две недели? Три?

— Просто не зли Марка, и все будет нормально. Сохранит тебя и доставит куда надо.

От этой игры вслепую у меня уже нервы звенят. Каждый вопрос — как шаг по минному полю. К сожалению, сворачивать поздно.

— А если не сохранит? — До боли сжимаю пальцы.

Ситуация — пан или пропал. Купится Глебов или нет.

— Шаталов не сохранит? — С водительского сиденья раздается смех.

— Я и в подметки не гожусь тем женщинам, с которыми он спит. Подставляться ради секса... Марк не похож на сумасшедшего.

— По этому поводу можешь быть спокойна. Он рискует шкурой не ради твоей круглой задницы. У него совсем другая мотивация.

— Не верю. — Изо всех сил изображаю обиженную дуру с уровнем интеллекта ниже плинтуса. Для правдоподобности даже губы надуваю.

Была бы грудь, еще бы и ее выпятила... для окончательного разжижения мозга. Но Глебову хватает и такой скромной постановки.

— Именно Марк начал копать под Рогова, — со вздохом произносит следователь. — Не я, а он разворотил это осиное гнездо и организовал подставу.

— У вас был на него компромат. Я подслушала разговор возле ресторана.

— Хех... Вас там, походу, целый зрительный зал был. — Глебов вновь зыркает в зеркало заднего вида. — Шаталов как чуял...

— Так для чего ему нужен был Рогов? — Мне с трудом удается сохранять образ дуры. Так и хочется добраться до этого любителя таинственности и поскорее вытрясти всю правду.

— Из-за Рогова умер отец Марка. Они были конкурентами. Только старший Шаталов играл по правилам, а Рогов... по правилам из девяностых. Как итог, два инсульта. Год овощем в клинике. А потом инфаркт.

— Поэтому Марк так хорошо разбирается в медицине... — говорю я себе под нос. Лишь в конце фразы понимаю, что произнесла это достаточно громко.

— Он почти каждый день к отцу ездил. Мать не выдержала. Через полгода сдалась и умотала во Францию. А Марк до последнего дня был рядом.

— Ясно...

Это не моя история. Мой отец умер иначе. И все равно слезы наворачиваются на глаза, стоит представить Марка в больнице.

— Так что не волнуйся! Шаталов костьми ляжет, но сохранит тебя до суда в целости и сохранности. — Словно добрый друг, Глебов подмигивает мне. Улыбается левым уголком губ. — Ты ему нужна не ради удовольствий. Ставки намного выше.

Глава 19. Ближе и врозь

Иногда важное видно лишь на расстоянии.

Как только Глебов оставляет меня одну в доме, закрываю все замки. Бросаю рюкзак. И иду в душевую кабинку тренажерного зала.

В доме еще три санузла. С ваннами. И с душем. Однако мне нужен именно этот. Откуда Марк однажды прогнал меня и где потом взял.

До одури важно попасть туда как можно скорее. Самой себе не могу объяснить эту странную потребность. Но когда сбрасываю одежду и встаю под лейку, внутри словно какие-то запоры срываются.

Ударяюсь спиной о кафельную стену и начинаю реветь.

Громко.

Захлебываясь.

Навзрыд.

По чужому отцу и его сыну. По году, который они пережили. По одиночеству...

Плачу сильнее, чем плакала после похорон папы.

От воя в груди на куски все рвется. Шаталова со мной нет. Я не знала его раньше. Он для меня всего лишь охранник и временный любовник. Человек, который постоянно орет, качественно трахает и кормит едой из закусочной.

Никто!

Но спасительный эгоизм не включается. Как считалочку, мысленно повторяю последние слова Глебова. Сквозь слезы шепчу: «Все ради мести. Ради дела. Я здесь временно». Но чужая боль пропитывает насквозь, как своя собственная, и заставляет сползти вниз.

На полу уже не завываю, а тихо, безмолвно отпускаю эмоции. Слезы смешиваются с водой. Прозрачными потоками текут по лицу. А я... изредка всхлипываю, вздрагиваю, зубами мучаю свои и без того искусанные губы.

Это все же какой-то сбой системы. Отклонение, с которым лучше было бы поскорее обратиться к мозгоправу.

Всю жизнь я не подпускала к себе ни одного человека. Не влюблялась и не очаровывалась. Упрямой девочке из далекого северного города некогда было играть в любовь или цепляться за других людей.