Я тебя забуду

— Хех... Вас там, походу, целый зрительный зал был. — Глебов вновь зыркает в зеркало заднего вида. — Шаталов как чуял...

— Так для чего ему нужен был Рогов? — Мне с трудом удается сохранять образ дуры. Так и хочется добраться до этого любителя таинственности и поскорее вытрясти всю правду.

— Из-за Рогова умер отец Марка. Они были конкурентами. Только старший Шаталов играл по правилам, а Рогов... по правилам из девяностых. Как итог, два инсульта. Год овощем в клинике. А потом инфаркт.

— Поэтому Марк так хорошо разбирается в медицине... — говорю я себе под нос. Лишь в конце фразы понимаю, что произнесла это достаточно громко.

— Он почти каждый день к отцу ездил. Мать не выдержала. Через полгода сдалась и умотала во Францию. А Марк до последнего дня был рядом.

— Ясно...

Это не моя история. Мой отец умер иначе. И все равно слезы наворачиваются на глаза, стоит представить Марка в больнице.

— Так что не волнуйся! Шаталов костьми ляжет, но сохранит тебя до суда в целости и сохранности. — Словно добрый друг, Глебов подмигивает мне. Улыбается левым уголком губ. — Ты ему нужна не ради удовольствий. Ставки намного выше.

Глава 19. Ближе и врозь

Иногда важное видно лишь на расстоянии.

Как только Глебов оставляет меня одну в доме, закрываю все замки. Бросаю рюкзак. И иду в душевую кабинку тренажерного зала.

В доме еще три санузла. С ваннами. И с душем. Однако мне нужен именно этот. Откуда Марк однажды прогнал меня и где потом взял.

До одури важно попасть туда как можно скорее. Самой себе не могу объяснить эту странную потребность. Но когда сбрасываю одежду и встаю под лейку, внутри словно какие-то запоры срываются.

Ударяюсь спиной о кафельную стену и начинаю реветь.

Громко.

Захлебываясь.

Навзрыд.

По чужому отцу и его сыну. По году, который они пережили. По одиночеству...

Плачу сильнее, чем плакала после похорон папы.

От воя в груди на куски все рвется. Шаталова со мной нет. Я не знала его раньше. Он для меня всего лишь охранник и временный любовник. Человек, который постоянно орет, качественно трахает и кормит едой из закусочной.

Никто!

Но спасительный эгоизм не включается. Как считалочку, мысленно повторяю последние слова Глебова. Сквозь слезы шепчу: «Все ради мести. Ради дела. Я здесь временно». Но чужая боль пропитывает насквозь, как своя собственная, и заставляет сползти вниз.

На полу уже не завываю, а тихо, безмолвно отпускаю эмоции. Слезы смешиваются с водой. Прозрачными потоками текут по лицу. А я... изредка всхлипываю, вздрагиваю, зубами мучаю свои и без того искусанные губы.

Это все же какой-то сбой системы. Отклонение, с которым лучше было бы поскорее обратиться к мозгоправу.

Всю жизнь я не подпускала к себе ни одного человека. Не влюблялась и не очаровывалась. Упрямой девочке из далекого северного города некогда было играть в любовь или цепляться за других людей.

Я должна была выбираться из всего этого дерьма. Одна, без чужой поддержки. Лепить из себя врача. Доказывать равнодушной Северной столице, что достойна ее поребриков и парадных. Воплощать в жизнь мечты, с которыми рвалась из родительского дома.

Было хорошо и так. С моей учебой. С Витей. Со скромными деньгами, которые я умудрялась зарабатывать после занятий.

Идеально до Шаталова. И непривычно плохо сейчас. Хреново после нескольких дней знакомства. Больно, будто мы не сексом занимались, а попали в аварию... Столкнулись в лобовую с сотрясением в финале.

Безумно хочется найти этим эмоциям логическое объяснение. Страшно от своей реакции. Только ничего не получается.

«Мне просто жалко того Марка, который год заботился об отце», — хватаюсь за первую версию и сразу же понимаю, что не то.

«Я не могла влюбиться в него так быстро. Кто-то другой, зависимый от секса, — да. Но не я...», — спорю с собой, пытаясь убедить. И, как дворниками, смахиваю ресницами слезы.

— Он ведь наверняка сейчас с другими. Занимается сексом так, как привык. Не вспоминая меня, дурочку! Не думая, как я здесь! — вслух бью себя словами без пощады. Нарочно заставляю вспомнить рассказы Шаталова о его предпочтениях. Подключаю фантазию.

И смеюсь в голос, потому что плевать.

***

После истерики из душевой кабинки я выползаю на негнущихся ногах, с распухшим носом и губами на половину лица. Впервые становится радостно, что сегодня ночую одна, и никто не заметит этой дивной красоты.

При Шаталове, наверное, пришлось бы закрываться в своей комнате и изображать последнюю заучку.

Я булькаю сдавленным кашлем от этой мысли. Старательно закукливаюсь в махровый халат, в котором Марк выносил меня вчера из душа. Но по пути в кухню застываю у дивана как вкопанная.

— И что на этот раз произошло? — раздается возле двери.

Щиплю себя за руку, чтобы проверить на галлюцинации. Однако, вместо того чтобы исчезнуть, моя галлюцинация подходит ближе и берет за подбородок.

— Тебя и на вечер оставить нельзя? — Теплые пальцы, ощупывая, скользят по губам. Поднимаются к вискам и убирают со лба спасительные пряди. — Впечатляет!