Я – телохранитель

– Киллеру, уважаемый коллега… А кому же еще? И я теперь теряюсь. То ли киллера тут действительно нет, и все дело – в одной только моей подозрительности, то ли я чего-то просто не понимаю. Киллер без оружия – что-то новенькое. Да?

– Каратист какой-нибудь? – засмеялся Костюков. – Убивает голыми руками?

– Голыми руками – это вряд ли. Если киллер есть, у него обязательно должно быть оружие. Обязательно! Или они все-таки придут оттуда, извне…

–

* * *

Уставший зверствовать мороз смягчился. С неба сыпал негустой снежок. Уличные фонари заливали все вокруг живым желтым светом. Такие идиллические картинки – с заснеженными елями и мягким светом фонарей – художники любят изображать на рождественских открытках.

…Алла Андреевна Скворцова – когда-то любимая женщина Тапаева, а ныне просто мать его сына – стояла у крыльца хозяйского дома, наблюдая за тем, как ее великовозрастный сынок увлеченно лепит снежную бабу. Немного в стороне прохаживался вооруженный карабином охранник из «Барбакана».

Китайгородцев подошел к женщине.

– Уже темно, – сказал он негромко. – Если хотите, я провожу вас до дома.

Говорил вроде бы мягко, но его слова воспринимались как указание, которое нельзя не выполнить. Скворцова передернула плечами, как будто ей вдруг стало зябко.

– Позвольте, я возьму вас под руку, – попросила она.

– Да, конечно.

«Легкий, едва уловимый запах духов, – оценил Анатолий. – Очень гармонично: снег, вечер, завораживающий и теплый свет фонарей – и слабый волнующий запах, очень женский…»

Они медленно пошли по освещенной дорожке. Тапаевский сын, не без сожаления оставив свое занятие, пошел за ними следом.

– Я и представить себе не могла, что здесь так небезопасно, – призналась женщина.

– Ну, вы преувеличиваете, по-моему.

– Нет-нет. Даже у нас в Москве спокойнее.

– Не уверен.

– Вы ведь не москвич?

– Москвич.

– Неужели? – удивилась Скворцова и даже обернулась на своего спутника, чтобы получите его рассмотреть. – Я думала, вы местный. Вы разве не из охраны Генриха Эдуардовича?

– Из охраны.

– Он выписал охрану из Москвы?

– Да.

– Вот видите, – заключила женщина. – Уж если он действительно так печется о своей безопасности, то все не так уж хорошо, как вам представляется.

Они как раз проходили мимо установленных для завтрашних торжеств столов. Здесь уже успели появиться скамьи – и даже небольшой помост для артистов. Артистов, как рассказал Китайгородцеву Богданов, предполагалось взять местных. Какой-то ансамбль народного танца. Тапаев их спонсировал, а они плясали для его гостей, которые прежде сюда наведывались время от времени. Местная экзотика, так сказать. Обычно хорошо идет на свежем воздухе, под водочку.

– Если бы тут было так уж плохо, – сказал Анатолий, – вряд ли Генрих Эдуардович устроил бы праздник…

– Все-таки дата, – пожала плечами Скворцова. – И потом – когда-то надо отдавать долги?

– Какие долги? – не понял Китайгородцев.

– Те, которые у каждого из нас есть перед своими близкими, – обернулась и посмотрела на сына – не отстал ли. Анатолий понял, что она не хочет больше обсуждать эту тему. Хотя собственную версию выстроить уже можно. Тапаев перед тем, как уехать отсюда надолго – может быть, навсегда – собрал не коллег по бизнесу, а только тех, кто приходится ему родственником. Кажется, никто из них не питал к клиенту особо теплых чувств. Он забыл о них. Мог помочь, но не помогал. Предоставлял возможность самостоятельно выпутываться из житейских передряг. И вот теперь собрал их всех вместе. Значит, была причина. Скворцова говорит – отдавать долги. Возможно. Деньгами?

У гостевого дома прохаживался охранник.

– Вы наверняка знаете больше, чем я, – сказала вполголоса Скворцова. – Генриху Эдуардовичу действительно что-то угрожает?

– Мы здесь не зря хлеб едим, – ответил телохранитель нейтрально.

Понимай как хочешь.

Тут им предстояло расстаться. Скворцова обернулась, поджидая своего отставшего сына. Илья подошел, улыбаясь каким-то своим мыслям. Проходя мимо Китайгородцева, повернул голову и скользнул по его лицу взглядом. Только скользнул – и тут же отвел глаза.

* * *

Из-за двери комнаты, в которой жил доктор Вознесенский, доносился какой-то шум. Когда Анатолий постучал, стало тихо.

– Откройте! – попросил телохранитель.

Пауза в добрых полминуты, потом щелкнул замок. Дверь приоткрылась, но ненамного. Узкая щель, в которой маячил явно чем-то растревоженный Вознесенский.

– Позвольте войти, доктор!

Тот явно не горел желанием видеть в своей комнате гостя, но отказать Китайгородцеву он не посмел.

В комнате обнаружился Роман. Тапаевский сын имел достаточно потрепанный вид – будто его только что извлекли из сушильного барабана. Доктор старательно прятал глаза и не без труда сдерживал тяжелое дыхание. Похоже было, что это он и потрепал Романа.