Я — Темур, властитель вселенной

Мне угрожала опасность, ибо, если Тугул захватит центральные районы Рума и Шама и станет падишахом Рума, он отрежет моему войску путь назад, в направлении Ирака и Джебеля. Поэтому, мне не оставалось ничего другого, кроме как отказаться от захвата Византии и отправиться подавлять тот мятеж, лишь после того я мог бы вновь вернуться к намерению взять двухтысячелетний город Византию.

Вместе с войском я, оставив берег моря, отправился назад по той же дороге и постарался как можно быстрее встретить войско Тугула. В первую ночь похода, когда разбив лагерь, я удалился в свой шатер для отдыха, я увидел сон, подобно которому мне не доводилось видеть.

Во сне я увидел Абдуллу Кутба, моего учителя, в детстве обучившего меня Корану, о нем я рассказывал в начале этого повествования, он подошел ко мне и я увидел, что он опечален, и я спросил его: «Почему ты опечален? Неужто потомки твои живут плохо и не получают причитающегося им содержания?» Он ответил: «О эмир, ужель возможно такое, чтобы ты назначил содержание, а кто-то осмелился не выплачивать его. Нет, мои потомки исправно получают то пособие, что ты назначил для них и живут в достатке». Я спросил: «Так отчего же ты печален?» Абдулла Кутб ответил: «Причина моей печали в том, что тебе предстоит умереть». Я ответил: «Все люди приходят в этот мир и уходят из него. Я потому выстроил себе гробницу в Самарканде, чтобы в случае смерти было где похоронить меня. Человек, подобный мне, не страшится смерти». Абдулла Кутб сказал: «О эмир, через три года тебе предстоит умереть». После этих слов я задумался, вспомнив того брахмана в Хиндустане, который предрек оставшийся срок моей жизни. Я подсчитал в уме, отняв от того срока годы, прошедшие после возвращения из Хиндустана, получалось, что мне действительно осталось жить еще три года.

Я хотел рассказать Абдулле Кутбу о том брахмане, однако мой учитель уже ушел. Затем стремительной чередой стали проходить дни и ночи, сменялись зимы и вёсны, и таким чудным образом в моем представлении ушли те оставшиеся три года. И я обнаружил, что нахожусь посреди широкой степи, в своем военном Лагере и вижу какую-то темную полосу на юге, почти у самого горизонта. Один из моих военачальников, указывая на нее пальцем, говорит: «Это великая стена, один ее конец начинается в Джабелька, другой оканчивается в стране Чин (т. е. в Китае)». Я спросил: «Это и есть Великая китайская стена?» Тот ответил: «Да, о эмир!»

Я сказал: «Как бы не была крепка эта стена, она не крепче стен Исфагана, Дели и Дамаска, я сокрушал те стены, пройду и через эту». Все еще во сне, я хотел встать, совершить намаз, вскочить на коня и отправиться в путь. Однако я чувствовал, что нет сил встать с места, я сказал себе: «Должно быть это очередной приступ болезни «мафасиль», это она мешает мне подняться». Однако я не ощущал в своем теле никакой боли и было видно, что «мафасиль» здесь ни причем. Я закричал, чтобы пришли ко мне, однако звук, исторгшийся из уст моих, не был членораздельным, я не мог говорить.

Звуки, которые я издавал, привлекли в шатер моих слуг. Они подняли меня на ноги, однако я не был в силах стоять, затем меня уложили, двое из них удалились, приведя через некоторое время лекаря. Тот осмотрел меня, пощупал пульс, осмотрел язык, вывернул мои веки, осмотрел их внутреннюю поверхность. Затем, приблизив ко мне свои губы, он сказал: «О эмир, тебя поразил удар (паралич) и тебе следует оставаться здесь, чтобы излечиться».

Я хотел сказать, что остаться там, значит создать отлагательства в военных делах, что меня следует уложить на носилки и двигаться дальше, однако из моих уст не исторглось ни слова. Я сказал себе: «Итак, я не в силах говорить. Хорошо, я напишу то, что хочу сказать», и подал сигнал, чтобы принесла калам и бумагу. Однако, когда для меня приготовили письменные принадлежности, я не мог написать ни слова и пальцы моей левой руки (ибо, как я упоминал, в течении долгого времени я уже не мог писать правой, хотя и умел фехтовать ею) не могли удержать калам.

Семь дней и семь ночей я лежал в том шатре, затем я почувствовал, что окружающие меня люди считают меня умершим, говорят, что следует возвращаться и везти останки эмира в Самарканд. Хоть я и был мертв, однако чувствовал, как меня заворачивают в кошму, чтобы везти в Самарканд. В этот момент я проснулся, раскрыв глаза и увидел, что наступает рассвет, ибо слышалось пение «гураб-уль-байна» (т. е. ворона с красными лапками и клювом, предвестника разлуки), эта птица, как считали древние, начинает свое пение на рассвете раньше, чем все другие пернатые, возвещая тем самым наступление дня.