Я твой, Родина

Десантники с танков, как с трибун принимая парад, любовались подходившими войсками. Волны серых шинелей хлынули мимо танков, затопили все улицы, закоулки. Веселый гул солдатских голосов, фырканье и гудки бесчисленных автомобилей, тянущих артиллерию, снаряжение, кухни, весь этот нестройный шум поглотил звуки танковых моторов. Появились гвардейские минометы со стройными рядами окрыленных снарядов на ажурной раме.

Николай залез на башню танка и рассматривал в колоннах возбужденные лица солдат. Он видел горящие, словно ждущие боя, глаза. Пехотинцы шли, не уставая, каждую минуту готовые броситься в атаку, стрелять, колоть штыком и сокрушать все, что помешает их продвижению вперед. Все восхищенно Поглядывали на танкистов и автоматчиков. Какой-то пожилой пехотинец лихо подмигнул Николаю, будто хотел сказать: «Молодцы, сынки! Вперед! А мы не отстанем».

«Тридцатьчетверки» тронулись. В первую минуту они словно поплыли в море пехоты, затем обогнали все войска. Николай долго смотрел назад, на колонны шагающей армии, и ему пришло в голову сравнение: вот так же на заводе, когда из мартена выпускают готовую сталь, и сверкающие потоки устремятся по желобам в ковш — попробуй остановить искрящийся расплавленный металл. И на всех машинах, на жерлах орудий, на кузовах, на ветровых стеклах, на кабинах — везде он видел слово «Родина» и заветное имя великого человека, имя, созвучное с названием крепчайшего металла.

К вечеру танки, продолжая пробивать путь наступающим армиям, сделали небольшой бросок вперед. Бригада дошла до речки, за которую отступил противник. Выставив дозоры, гвардейцы ожидали ночи.

Николай разрешил своим бойцам спать. Но мало кто ложился. Сосновый бор едва шевелил верхушками деревьев, освещенных вечерним остывающим солнцем. Стволы сосен были почти розовыми и казались живыми, теплыми. Десантники развели костер, и на огонек собрались все, кому не спалось. Танкисты плеснули в пламя газойлю, и смолистые ветви затрещали, вспыхнув ярче.

Старшина Черемных сидел в центре, лениво перебирая лады гармошки. Механик Ситников снял шлем и, гладя ладонью большую стриженую голову, рассказывал:

— …И подходит командующий армией прямо к нашему экипажу. Я докладываю: товарищ генерал-полковник танковых войск! А он говорит: «Отставить!» И руку мне жмет. «Молодец! — говорит, — Антон! Именно так надо водить танки».

— Врешь ты, не называл он тебя Антоном, — усомнился укутанный с головою в шинель башнер Пименов. Он лежал, прислонясь к плечу Ситникова.

— Молчи, Мишка, не мешай: про тебя дальше расскажу, — невозмутимо продолжал Ситников, — неважно, как ни называл, только спрашивает: «А хорошо ли стреляет ваш экипаж? Кто у вас башнер?» Гвардии сержант Пименов, — говорю я, — из Камышлова. «О, — говорит, — уралец! Добре! Где он?» Мишенька наш тут и подскакивает, руку к голове приложил, а сам ни жив ни мертв.

— Врешь ты, нисколько я не испугался.

— Ну, неважно. Подожди… «Вот, — говорит генерал, — видишь дерево?» И показывает метров этак за пятьсот березку в руку толщиной. — Ситников вытянул вперед свою большую руку. — Три снаряда разрешаю. Попадешь?» Мишенька стоит перед генералом и в затылке чешет. Известно, разве он — уральский работяга — понимает, как перед генералом надо стоять?

— Это ты брось! — раздались негодующие голоса. Старшина Черемных растянул меха, и гармошка возмущенно пискнула.

— Все равно с выправкой, кадровой армии не сравнишь, — сказал Ситников. Он нахлобучил шлем на голову и, протягивая к огню свои короткие толстые пальцы, продолжал быстрее. — Наш Мишенька залез в башню. Ну, думаю: не опозорь экипажа, товарищ стреляющий, не подкачай, бери пример с меня…

— Расхва-астался, — возмущался Пименов, ворочаясь под шинелью.

— Не перебивай, — ткнули Пименова в спину.

— Повернул он башню, навел орудие. А пушечки эти новые только что появились. Славная штука! Бух — выстрелил! Я и глаза закрыл. Генерал говорит: «Добре». Открываю, гляжу: у березки макушка снарядом начисто срезана. И сразу второй — раз! — И пополам березку. — Ситников махнул над костром ладонью. Он все больше и больше увлекался своим рассказом. — Третий снаряд — бух! — под корень дерево снял. Во! А генерал, думаете, удивился? Нисколько. «Добре, говорит, объявляю благодарность вашему экипажу. А теперь скажите мне, что самое главное на войне?» Он такой вопрос всем любит задавать. Танки, — отвечаю я. «Нет», — говорит генерал. Я ему: артиллерия — бог войны! — «Нет», — говорит. Пехота — царица полей, — кричит наш Мишенька. Он ведь сам — бывшая пехтура…

— Врешь ты, — не выдержал и вылез из-под шинели Пименов. У него были маленькие глаза и толстые губы, которые он вытягивал вперед, когда говорил. — Я тогда сказал генералу: самое главное — воинское мастерство.

— Неважно. Все равно не попал в точку.

— А в пехоте я и не служил, — продолжал Пименов. — Я на Орловщине снайпером был, десантником. Когда на переформировке стояли, я на стреляющего выучился.