Я – твой сон

Яков Степанович склонился над лежащим на операционном столе человеком. Через вскрытую брюшину выплеснулась застоявшаяся кровь. Зашумели и забулькали два отсоса.

Писк сердечного монитора участился.

– Давление падает! – сообщил анестезиолог.

– Вася, прижми вот тут большим тампоном! – приказал доктор ассистенту. – Дави сильнее! Молодец. Зажим! Не этот, длиннее!

Получив зажим, Яков Степанович снова склонился над пациентом.

– Зажим наложен! Ножницы! Так… А теперь перевязать!

Под зажим легла толстая лигатура.

– Молодцы, ребята, – похвалил доктор.

Писк монитора стал реже.

– Ну, все нормально, – доктор выпрямился. – Вася, заканчивайте тут без меня.

– Хорошо, Яков Степанович!

Доктор вышел из операционной. В коридоре, на стареньком дерматиновом диванчике, сидела стройная красивая женщина в белом халате. Лицо ее было абсолютно лишено косметики, светло-русые волосы зачесаны назад и собраны в пучок.

Доктор снял маску и сел рядом.

– Ну как? – пытаясь скрыть волнение, спросила она.

– Все в порядке, Ань, – Яков Степанович улыбнулся. – Парень будет жить. А его дочки не останутся сиротами. И все это благодаря тебе. Спасибо тебе, Аня!

Он приобнял медсестру за хрупкие плечи и поцеловал в щеку.

– Хорошо, что я не стал никого слушать и принял тебя на работу! Ты диагност от Бога!

– Люди считают меня ведьмой, – с горькой усмешкой заметила Анна.

– Ну, во-первых, не все, – возразил Яков Степанович. – А во-вторых, не обращай внимания.

Он ободряюще ей улыбнулся. Анна слабо улыбнулась в ответ.

– Я стараюсь, Яков Степанович. Очень.

Доктор вздохнул и посмотрел в сторону операционной.

– Н-да. Ума не приложу, как ты нашла у него эту бяку. Ведь даже рентген ничего не показал. Ну да ладно, – он снова перевел взгляд на медсестру. – Анечка, мне странно, что я это говорю, но тебе нужно уехать. У тебя талант, ты должна учиться. Получить образование, стать врачом…

– Яков Степанович, мне двадцать восемь лет. Я уже старовата для учения.

– Двадцать восемь, – он улыбнулся. – Вы только ее послушайте – «старовата»! Да мне бы мои сорок вернуть – я бы мир перевернул!

– А разве вам больше? – удивилась Анна.

Врач улыбнулся:

– Спасибо за комплимент. Хотя, конечно, выгляжу я на свои пятьдесят три, и с этим уже ничего не поделаешь. Слушай, Ань, а может, выйдешь за меня замуж? Пятьдесят три – это ведь не семьдесят. Увезу тебя в город, помогу поступить в медицинский. Мы можем стать хорошими супругами.

– Можем, – улыбнулась Анна. – Но можем и не стать. Лучше не пробовать.

– Ты права. Еще рассоримся, разойдемся, а потом будем ненавидеть друг друга. Лучше уж оставаться друзьями.

Анна засмеялась, Яков Степанович тоже.

– Ладно, – доктор поднялся. – Пойду проверю, как там у них дела. А ты иди домой. Скоро утро. Тебе, наверное, сына надо в школу собрать?

– Да, – Анна встала. – Он у меня не может без завтрака, – с улыбкой сказала она. – И куда в него столько лезет? Худющий.

– Растет, куда ж еще, – улыбнулся доктор. – Ну, удачи! А над предложением моим подумай.

– О замужестве? Или о переезде в город?

– Об обоих, – иронично ответил Яков Степанович, кивнул Ане на прощанье и, сунув руки в карманы белого халата, направился в операционную.

Анна вышла на улицу. С вечера были заморозки. А сейчас, к утру, сильный ветер шумно ворошил бурую опавшую листву. Шагая по безлюдному поселку, Анна думала о бабушке Мауле. Шрам под левой грудью легонько заныл – то ли от этих мыслей, то ли из-за меняющейся погоды. Анна вспомнила, как лежала на больничной койке, и как бабушка Маула сидела рядом, наклонившись к самому ее уху, и шептала-шептала… Но не заговоры.

Она что-то рассказывала Ане, торопливо, словно понимая, что другого шанса уже не будет, но Аня мало что тогда расслышала. Хотя кое-что она все же сумела запомнить. Всего несколько фраз, которые и сейчас чудились ей в накатах северного ветра, теребящего умирающую листву.

– Оно спит… Просыпается… Просыпается… Просыпается… Раз в сто лет… Хочет насытиться… Но нельзя… Не позволять… Загнать… Обратно…

И затем совсем уж странное:

– Ты ему нужна, Аня…

Анна вздохнула, подняла воротник пальто и пробормотала:

– Зачем, бабушка? Зачем я ему нужна? Почему ты мне не сказала?

Новый порыв ветра швырнул к ее ногам гроздь грязных жухлых листьев. И Анна, непонятно почему, вспомнила другие слова старой Маулы, сказанные очень давно, еще в те времена, когда Аня была девочкой-подростком.

– Мир лежит во зле, Аня, – твердила Маула, не уставая толочь в ступе какие-то лечебные смеси. – Все доброе в нем погибает. Каждый человек проклят с рождения. И этого не изменить. Каждый из нас заслуживает смерти, но не каждый это понимает.

– И как тогда жить? – спросила тогда Аня. – Бабушка, я должна стать такой же, как другие?

Маула прервала работу, вытерла кончиком платка вспотевший морщинистый лоб и сказала, посмотрев на внучку странным взглядом, полным горечи и безнадежности:

– Ты и есть такая, как другие. Мы все одинаковые, Анна. Твоя душа выглядит чистой и невинной, но под нежным слоем этой чистоты находится такая страшная и мрачная бездна, что лучше в нее не заглядывать.