Я, ты, он, она и другие извращенцы. Об инстинктах, которых мы стыдимся

Когда Чиверс провела подобные эксперименты с мужчинами (не-парафилами), используя пенильный плезмограф (см. главу 6), она обнаружила совершенно другую закономерность. В общем, в отличие от женщин, “южный мозг” мужчины находился в согласии с “северным”, то есть реакция пениса соответствовала тому, как мужчины сами описывали свои сексуальные ориентации. Если мужчина определял себя как гетеросексуала, его пенис реагировал на фотографии женщин и оставался вялым при виде обнаженных мужчин, а пенисы гомосексуалов вставали по стойке смирно при виде мужчин и опадали при виде женщин. Но даже самые откровенные сцены с участием бонобо оставили мужчин обеих ориентаций безразличными. Чиверс заключила, что у мужчин, в отличие от женщин, нет заметного различия между сознательным и подсознательным, когда речь идет о половом возбуждении[50].

С точки зрения эволюции (другие интерпретации мне неизвестны) различия между полами при возбуждении объясняются тем, что женская половая гиперреактивность в далеком прошлом являлась адаптивной. Десятки тысяч лет назад даже после самых непривлекательных сексуальных сигналов мог последовать половой акт, так что хотела того женщина (взаимное согласие) или нет (изнасилование), способность к быстрому физиологическому возбуждению (вагинальному увлажнению) давала возможность застраховаться от травм. “Цена за отсутствие [генитальной] реакции на сексуальные знаки, включая непредпочтительные, – объясняет психолог Саманта Доусон, – для женщин выше, чем для мужчин”. Справедливость этой теории подтверждают также результаты исследований, согласно которым женщины реагируют возбуждением половых органов на изображения сексуального насилия, в то время как те же женщины сознательно объявляют насилие отвратительным, пугающим.

Нет нужды говорить, что рассмотренные случаи описывают относительные, а не абсолютные различия между мужской и женской сексуальностью. Тем не менее (как показывает работа Роя Баумайстера, Мередит Чиверс и других ученых), если половой импринтинг у женщин и происходит на ранних стадиях развития, то для подавляющего большинства из них он может быть гораздо проще перезаписан, чем для мужчин[51]. Стоит отметить, что классификация парафилов в ДСР не делит людей по признаку пола. Если бы не теория врожденных различий между полами, из-за которых этот раздел диагностического справочника остается почти исключительно вотчиной мужчин, трудно было бы объяснить это обстоятельство сексизмом. Я никогда не слышал, чтобы кто-то жаловался, будто парафилии – мужская привилегия, и я вполне уверен, что большинство мужчин-парафилов с радостью поделились бы этим “богатством” с прекрасным полом.

У мужчин-парафилов возникает эрекция так же, как и у не-парафилов. Просто их влекут необычные эротические объекты. Многие сексологи (и многие парафилы) убеждены, что это связано с неким событием или событиями раннего детства. То есть это половой импринтинг, как и у самцов крыс, сосавших пахнущие лимоном соски. У мужчин “отпечаток” проявляется очень рано, обычно между четвертым и девятым годами жизни, и правильнее думать об этой пятилетке (плюс-минус несколько лет в обе стороны) как о сенситивном, нежели о критическом, периоде. В подростковом возрасте этот эротизированный отпечаток пробуждается благодаря приливу гормонов (тестостерона), превращающих мужскую репродуктивную систему в работающую без выходных фабрику спермы (см. главу 3).

Со времен Штекеля большинство теорий, объясняющих причины парафилий, основывались на неофрейдистской психодинамике (где упор делается на бесконечную битву между сознательной и бессознательной сферами психики)[52]. Но, вне зависимости от того, что вы думаете о Фрейде и его идеях, нет недостатка в исследованиях, подтверждающих справедливость теории полового импринтинга в отношении мужчин-парафилов. Вспомните, например, акротомофилов – любителей недостающих конечностей. Случилось так, что участник одного из обстоятельнейших исследований механизма возникновения девиантных желаний стал фетишистом-акротомофилом. Кажется, невозможно документировать все детали ранней биографии мужчины, чтобы определить роль каждого события в развитии пожизненного влечения к чему-либо (к тем же отсутствующим конечностям) – однако ученые фактически сделали это.

В 1963 году группа детских психологов (это были не фрейдисты) из Городского университета Нью-Йорка приступила к долгосрочному наблюдению за 131 ребенком (с момента рождения до шести лет). Целью исследования (его спонсором выступил Национальный институт здравоохранения) было изучение отношений матери и ребенка и их влияние на эмоциональное развитие и социализацию последнего. Ученые снимали на пленку взаимодействие матерей с детьми (например, при кормлении, или во время игры) и анализировали записи и сопоставляли уровень социализации ребенка с привязанностью к матери. И такая связь обнаружилась: у детей, прочно связанных с матерями (и отцами, как выяснилось), дела шли гораздо лучше и в школе, и за ее стенами.