Я, ты, он, она и другие извращенцы

Сейчас любителей отсутствующих конечностей вежливо называют акротомофилами (от греч. акрон – “конечность” и томо – “отрезать”), однако встречаются они достаточно давно. Известен случай 1890 года, описанный хирургом Дж. Фрэнком Лидстоном: пациент, одержимый идеей быть с женщиной с ампутированной правой ногой. Они некоторое время встречались, расстались, и мужчина отныне желал встречаться лишь с девушками с тем же дефектом. Штекель также описывает людей с выраженным влечением к ампутантам. Он назвал этот феномен “отрицательным фетишем” (никакого осуждения – просто арифметика частей тела). Легко поддаться искушению и решить, что подобные акротомофилии девиантные влечения есть результат влияния интернет-порно, где, как на карнавале, отыщется что угодно. (Действительно, существует полно сайтов для взрослых с акротомофилией, которую ее приверженцы называют “мания одноножки”[39].) Впрочем, у большинства парафилий очень длинная история, и, вероятно, Сеть просто свела вместе маргиналов, находящихся в сексуальной изоляции. Сам по себе интернет не породил кардинально новые виды парафилий[40]. (Еще одна причина сомневаться в верности гипотезы – то, что психологические истоки парафилий берут начало в раннем детстве, задолго до того, как люди отправляются в Сеть за порнографией.)

Сам факт, что где-то существуют акротомофилы, уже приносит мне успокоение. Когда я слышу такие страшные истории, как о Штекеле, я сразу напоминаю себе, что по мере того, как по очереди будут чернеть пальцы у меня на ногах из-за сиропа, текущего вместо крови по моим диабетическим венам, я буду медленно превращаться в восхитительного красавца для кого-то с подходящей конфигурацией сексуальных предпочтений. Какой-нибудь гей-акротомофил отнесется к отсутствию у меня ноги с неменьшим энтузиазмом, чем когда ею любовался мой приятель-подофил. (Не могу сказать с уверенностью, но думаю, что пальцы, пораженные гангреной, он все же сосать не стал бы.) Мысль о том, что, потеряв часть тела, я обрету почитателя, все же неутешительна. Тем не менее, есть на свете люди, которым строгие стандарты красоты – молодость, здоровый цвет лица, хорошая физическая форма и полный набор конечностей – не указ.

Ученые исследуют парафилии уже более ста лет, однако до сих пор поразительно мало знают о влечении к ампутантам, лошадям, трупам, ступням ног – и чему бы то ни было другому[41]. Конечно, можно описывать парафилии во всех шокирующих подробностях (и тогда мы не будем отличаться от праздных зевак), можно их классифицировать (этим занимаются психиатры) или даже выявить происхождение парафилии, начиная с детства (то есть этиологию – это задача психоаналитиков). В каждом из этих случаев останутся вопросы без ответа. Например, почему из двух человек с похожим набором генов и жизненным опытом один становится парафилом, а второй – нет? Почему парафилия гораздо чаще встречается среди мужчин, чем среди женщин (эксперты утверждают, что это соотношение – чуть ли не 99 к 1)? И почему парафилии, если они развились, необратимы?[42]

Эти вопросы остаются без ответа не из-за отсутствия интереса к ним или нехватки талантливых ученых. Наоборот, с первых дней развития сексологии эта область привлекала внимание выдающихся исследователей. Трудность разрешения этих загадок лежит в их сути: их невозможно изучать в рамках контролируемого эксперимента. Представьте, что вы ученый, задавшийся целью наконец понять, почему один ребенок становится, скажем, мелиссафилом (это половое влечение к пчелам; мелисса по-гречески – “пчела”), а второй вырастает в человека, который категорически против того, чтобы в сексе участвовали жалящие насекомые.

Вероятно, если в подходящий момент рассказать детям байку о пестиках и тычинках, птичках и пчелках, это сработает. Но невозможно случайным образом определить одну (экспериментальную) группу детей с “пчелиным фактором развития” и другую (контрольную) группу “без пчел”, а следующие пятнадцать лет плевать в потолок, ожидая, пока дети вырастут, чтобы проверить, кто из них стал мелиссафилом. Во-первых, неясно, какие именно экспериментальные действия нужны. Возможно, родители должны включать каждый вечер аудиозапись жужжания перед тем, как уложить малышей в кроватки, чтобы этот звук совпал с их первыми эротическими снами? Или поставить улей в детской комнате, чтобы когда дети будут играть в “доктора”, присутствие пчел стало на всю жизнь ассоциироваться с половым возбуждением? Я надеюсь, вам понятно, в чем проблема. Причина у мелиссафилии, да и у любой другой парафилии, есть, но как ее найти, не нарушая этических норм, – это головная боль сексологов.