Я убийца

– Соболезную вам, конечно, – естественно он не соболезнует и даже не сочувствует мне. Ему вообще наплевать на все, что произошло. Его интересует только гонорар, который ему платит клиент. Защищать ублюдка, выродка, мразь или еще что-то подобное ему не впервой. Такова работа адвоката. – Но в вашем случае смягчающих обстоятельств я не вижу. Рад был познакомиться. И до встречи. Суть мысли, я думаю, вы уловили, – он хлопает себя по коленям и поднимается. – Подумайте о том, что я вам сказал. Семью назад не вернешь, а вам еще жить да жить.

Когда я только приходил в себя, никто не посещал меня, кроме отца Петра и главврача реанимационного отделения, который заходил ко мне в палату, чтобы поинтересоваться моим самочувствием. В общем-то, навещать меня было и некому. Однако стоило мне немного поправиться, как на меня тут же набросилась стая гиен. Когда они поняли, что я на тот свет не собираюсь, стали рвать меня на части. Я хочу умереть. От переживаний я не ем по нескольку дней. Но им все равно, они приходят, допрашивают, будто я преступник. Иногда я жалею, что таковым не являюсь: хотя бы было, за что оправдываться. Мне то и дело звонят какие-то люди, предупреждают, угрожают. Даже следователи намекают на то, чтобы я не возбухал и молчал. Мол, дадут условный, и дело с концом. Мол, ерунда. А я хочу умереть. Я не боюсь смерти – напротив, мечтаю о ней.

Все это было до того момента, когда я сорвался. Сорвался безвозвратно в бездну. А тогда в голове крутилась фраза из мультфильма «Маугли»:

– Мы принимаем бой!

Я кричал это в одиночку, стиснув зубы, сидя на холодном полу больничной палаты.

Глава XIV

Безумие заставляет человека взять Бога за горло.

Ж. Батай

Больше года я отъедаюсь на казенных харчах. Мое тело пропитано ароматами хлорки, лекарств и местной столовой. От зловония собственной мочи меня выворачивает, равно как и от стойкого запаха антибиотиков. Благо, Павел Алексеевич поместил меня в отдельную палату. Наверное, я для него вроде подопытной морской свинки, которая вопреки всем биологическим законам осталась в живых. Он заставляет меня заново учиться ходить, орет, как черт, чтобы я наконец-то пришел в себя и начал думать головой, а не тем местом, на которое я обычно хочу плюхнуться от усталости и немощности. Заставляет меня есть, пить, заставляет заново начинать жить. Возится со мной, как с родным, только вот непонятно зачем и почему. Денег я никому не давал, да и не думаю об этом. Я вообще ни о чем не думаю. Просто хочу помереть, чтобы быстрее оказаться вместе со своей семьей. Почему-то хочется верить, что там, где они сейчас находятся, им не хватает меня. Атеист внутри тебя умирает со смертью близких. А может, этому способствует отец Петр и его проповеди? Он приходит редко, когда мне совсем плохо – будто чувствует. Я поначалу гнал его. Господь Бог, которому он служит, не уберег мою семью, а теперь он призывает меня обратиться к вере. Что за бред?!

Я просыпаюсь. Глаза открывать не хочется. В голове только одна мысль: «Надо же, Макс, ты все еще жив! Как жаль. Старуха с косой снова прошла стороной. Интересно, чем ты ей так насолил?».

– Все, что Бог ни делает, все к лучшему.

Открываю глаза и вижу: сидит он и читает маленькую книжицу, похожую на молитвенник.

– Опять ты?! Я же вроде ясно сказал, чтобы ты убирался ко всем чертям вместе со своими проповедями!

Отец Петр спрятал книгу в карман.

– Я-то уйду, а с кем останешься ты?

– Лучше одному, чем с тобой!

– Ты и так один, разве не видишь? Я тебе не друг и уж тем более не родственник. Так что можешь не беспокоиться за свое одиночество: я ему не помешаю. Наслаждайся!

– Тогда чего приперся? Что тебе от меня надо? Хочешь подачки для своего Бога? Так не получишь! Хочешь, чтобы я тебе душу изливал? Не будет этого!

– Ну, что же. Значит, время еще не пришло. Ладно, зайду попозже. Отдыхай, – он не спеша поднимается, достает свою книжицу обратно из кармана и кладет рядом со мной на тумбочку.

– Забери свою макулатуру с собой!

Но он только улыбается в ответ на мою грубость и молча выходит из палаты.

Темно-фиолетовая книжечка в мягком виниловом переплете с золотым крестиком посередине обложки сиротливо лежит на тумбочке несколько дней, прежде чем я все-таки обращаю на нее внимание и беру в руки. От нечего делать я с презрением просматриваю написанное в ней и не могу понять, в шутку или всерьез странный священник оставил мне это для размышлений. Но я прочитываю ее за пару дней и затем перечитываю еще раз. А потом обнаруживаю себя сидящим над ней с карандашом и подчеркивающим то, чему учил Бог. Раньше я думал о нем по-другому. Теперь я уже не гневаюсь на него за то, что он не вмешался в тот роковой день в наши судьбы, теперь я понимаю, чему он учит и чего требует.