Я – убийца

Старик в кресле-каталке кивнул и с шаловливым выражением лица изогнул одну из внушительных бровей. В отличие от его редких волос на голове брови двумя мощными пучками стальной шерсти выступали над впалыми глазницами.

– Боюсь, я вас не понимаю.

– Вы до смерти напугали нас обоих. А Фредерик уже не так крепок после второго инфаркта, верно?

Пожилой мужчина кивнул.

– Несколькими купюрами тут не отделаешься, если хотите избежать шумихи.

– Как тогда быть? – Штерн нервно улыбнулся и подумал, не с сумасшедшим ли имеет дело.

– Мы хотим, чтобы вы нагнулись.

Он хотел уже покрутить пальцем у виска и уйти, но тут до него дошла шутка. Он улыбнулся, поднял с пола черную бейсбольную кепку, которую, вероятно, сорвал с головы старика, и вернул владельцу в каталке.

– Именно. Теперь мы квиты. – Пикассо засмеялся, а его престарелый подопечный прыснул, как школьник.

– Вы фанат? – спросил Штерн, пока старик обстоятельно обеими руками нахлобучивал кепку. На лбу золотыми буквами было написано «АББА».

– Конечно. Божественная музыка. Какой у вас любимый хит?

Мужчина в кресле-каталке приподнял козырек, чтобы убрать непослушную белую прядь.

– Даже не знаю, – ответил Штерн, растерявшись. Он хотел навестить Симона и обсудить с ним вчерашние события. И был не расположен к беседам о шведской поп-музыке семидесятых.

– Я тоже, – ухмыльнулся Лозенски. – Они все хороши. Все до одного.

Пикассо подтолкнул кресло-каталку вперед, и новенькие колеса мягко зажужжали по блестящему полу.

– Кстати, к кому вы пришли? – Медбрат снова обернулся к Штерну.

– Я ищу палату 217.

– Симона?

– Да, вы его знаете? – последовал за ними Штерн.

– Симон Сакс, наш сирота, – ответил медбрат и через несколько шагов остановился перед неприятно серой дверью с надписью «Физиотерапия». – Конечно, я его знаю.

– А кто его не знает? – пробормотал пожилой мужчина, которого вкатили в светлую комнату с множеством гимнастических ковриков на полу, шведской стенкой и многочисленными спортивными снарядами. Старик словно обиделся, что разговор теперь крутился не вокруг него одного.

– Он наша радость. – Пикассо остановил кресло-каталку рядом с массажным столом. – Не везет ему. Сначала органы опеки лишили его мать родительских прав, потому что та чуть не заморила его голодом. А теперь еще опухоль в голове. Врачи говорят, доброкачественная, потому что не образует метастаз. Тьфу!

На долю секунды Штерну показалось, что медбрат собирается плюнуть на пол.

– Не понимаю, что там доброкачественного, если эта штука растет и когда-нибудь сдавит его головной мозг.

Дверь соседнего кабинета открылась, и в комнату вошла азиатка в костюме для занятий дзюдо и миниатюрных ортопедических ботинках. Вероятно, она понравилась Лозенски, потому что он снова начал насвистывать мелодию «АББА». Но на этот раз его «Money, Money, Money» напоминало исполнение строителя, который провожает взглядом грудастую блондинку.

Выйдя в уже более людный коридор, Пикассо вытянул руку и указал на вторую дверь слева от сестринской:

– Это там.

– Что?

– Ну, комната 217. Одноместная палата Симона. Но просто так вам туда нельзя.

– Почему?

Штерн уже опасался худшего. Симону настолько плохо, что посещение возможно только в стерильной одежде?

– Вы без подарка.

– Простите?

– Больным приносят или цветы, или шоколад. На крайний случай десятилетнему мальчику подойдет какой-нибудь музыкальный журнал или что-нибудь еще. Но вы не должны появляться с пустыми руками у ребенка, которого через неделю уже может не…

Пикассо не успел закончить предложение. Краем глаза Штерн заметил какое-то мигание и повернулся налево, чтобы определить, где именно сработал сигнал вызова медперсонала. Когда он заметил красную моргающую лампочку над той самой дверью, то бросился вслед за медбратом, который уже спешил на экстренный вызов. Прямо перед палатой 217 Штерн его нагнал.

3

В первый раз он проснулся около четырех и вызвал медсестру. Карина не пришла, что обеспокоило его гораздо больше, чем подкатывающая тошнота. По утрам она всегда дрожала где-то в пищеводе, между глоткой и желудком, и успокаивалась лишь после приема сорока капель метоклопрамида. Только если он просыпался слишком поздно и головная боль уже стучала в висках, проходило несколько дней, прежде чем его самочувствие возвращалось к «четверке» по личной шкале.

Так Карина всегда измеряла его общее состояние. Каждое утро она в первую очередь спрашивала о числе, где единица означала «жалоб нет», а десять – «невыносимые боли».

Симон не помнил, когда в последний раз чувствовал себя лучше чем на «тройку». Но это может случиться сегодня, если печальный мужчина, стоящий у его кровати, побудет с ним еще немного. Симон был рад увидеть его лицо.

– Простите, что напугал вас. Я только хотел включить телевизор.

– Ничего. – Волнение сменилось большим облегчением, когда выяснилось, что Симон нажал на кнопку экстренного вызова случайно. Удостоверившись, что с ребенком все в порядке, Пикассо оставил его наедине с нервничающим адвокатом.