Я — убийца

— Жизнь, Татьяна Павловна. Сложная, запутанная жизнь. Об Илюшке, об аварии. О вещах приятных, например, о деньгах на операцию сына. О вещах неприятных — о Константине и его нелепой смерти. Словом, о преступлении и неизбежном наказании за него. Я думаю, вы меня понимаете…

Татьяна неожиданно отключилась, а Максим нерешительно вертел в руках трубку, соображая, не ляпнул ли чего лишнего. Не обидел ли…

Глава 19

Небо, еще утром такое ясное, темнело, затягиваясь сытыми жирными тучами. Маленькие игрушечные машины длинной вереницей ползли по Окружной в обе стороны, время от времени захлебываясь истеричными воплями клаксонов. Лес потемнел и казался безбрежным, как океан на рекламных буклетах турагентств, но не голубым, а таким, каков он и есть на самом деле, без ретуши и прикрас: темным, зловещим, опасным и — манящим.

Татьяна отошла от окна, прикурила очередную сигарету и устало рухнула на диван. Мыслей не было, да и быть не могло. Голова была пустой, как раскаленная оболочка спутника, вошедшего в атмосферу, чтобы в ней и сгореть. Ниже, под сердцем, поселилась боль и так сжилась с душой, что, казалось, обитала там вечно. И с этой душой, израненной, исковерканной, перепачканной, Татьяне предстоит жить всю оставшуюся жизнь. Всю жизнь…

Надо смириться и привыкнуть. Привыкнуть…

Она вяло поднялась, вернулась к окну и бросила вниз окурок. Подхваченный ветром, он шлепнулся о стену дома, рассыпавшись целым фейерверком маленьких звездочек, и медленно, по странной причудливой траектории, полетел к земле. Коротко завис, понежившись в воздушном потоке, и рухнул, неуклюже покатившись по асфальту, как десантник-первогодка, не сумевший погасить свой парашют.

Тучи на горизонте потемнели настолько, что полностью слились с лесом. Мир стал плоским, втиснутым в твердую сферу.

Конечным… там, за горизонтом, ничего уже нет. Когда-то, конечно, было. Давно, в те незапамятные времена, когда летним воскресным днем на лесной лужайке звонко смеялся Илюшка, и они с Сережей украдкой от сына целовались. Они были молоды, счастливы, полны сил и надежд. У них был чудесный сын. Любимая работа. Друзья. Мир был безграничен, и право выбора было за ними. Давно это было. Давно… Почти пять месяцев назад.

Татьяна посмотрела вниз — и отпрянула от окна. Голова закружилась, мир завертелся, как в калейдоскопе, и рассыпался. На кухне зашипела сковорода, вызвав очередной приступ тошноты. Уже два дня она не могла заставить себя хоть что-нибудь съесть. Во всем мерещился запах паленого мяса.

— Эй, соседка, — прокаркала из коридора ошибка природы. — Тебя хочет усатый корнет! — и расхохоталась, довольная собой, своим юмором и той странной гармонией, в которой прошла ее нелепая и никчемная жизнь, полная бутылок, собутыльников и кислой капусты на завтрак.

Звонил Максим, из фитнесс-центра. Он обещал разыскать Киру. Татьяна долго не могла понять, что ему нужно, продиктовала свой адрес. Вдруг до сознания дошли слова: «Деньги на операцию… Константин…» Потом обожгло: «Преступление и неизбежное наказание. Я думаю, вы меня понимаете…»

Татьяна бессильно повесила трубку. В глазах потемнело. Она сильно сдавила пальцами виски. Преступление — и неизбежное наказание… Конечно, он все знает. Откуда? Не важно. Главное, что жить с этим нельзя.

На ватных ногах она медленно зашла в комнату и села у окна. Он все знает. Значит, узнают и другие. Сережа… Илюша…

Что ему от нее надо? Что значит — поговорить? Убедить ее явиться с повинной? Или — шантажировать?

Она горько усмехнулась. А что с нее, собственно, взять? Да и на шантажиста этот парень совсем не похож… Хотя, кто знает, как они выглядят — шантажисты? А как выглядят убийцы?..

Все-таки, вероятнее всего, — явка с повинной. Татьяна вспомнила слова Сергея: «Что мы скажем сыну: твоя мама — домработница у какого-то бандита?» А что они скажут теперь? «Сынок, ты не волнуйся, но твоя мама — убийца и воровка». Так, что ли?

Все тело дернулось, пронзенное судорогой. Она встала. Надо дождаться Максима. Надо выяснить, что ему известно и что он от нее хочет. Надо…

Взять себя в руки. Срочно. Татьяна одернула кофту, инстинктивно поправила прическу. Подошла к зеркалу — и ничего там не увидела. Нелепый мазок художника-недоучки. Ни одной индивидуальной черты. Губы, нос, глаза — все это было, но все — не ее, чужое. Из зеркала на нее смотрела Беда, а Беда делает всех людей похожими друг на друга: королей и нищих, придурков и гениев, красавиц и уродов.

«Здравствуйте, Максим, — скажу я ему. — Что Вам угодно?

— Ты — убийца, — скажет он спокойным, лишенным эмоций голосом. — И мне угодно сдать тебя в милицию.

А я скажу ему… Я скажу… Что, что я смогу ему ответить?!»

Звонок в дверь прогремел, как взрыв в горах. Настойчивый, требовательный. Неумолимый, как…

Как расплата…

Татьяна шагнула к двери — и замерла. Постояв какое-то время, повернулась и медленно, нетвердым шагом направилась обратно к окну.

— Татьяна Павловна, а у меня хорошие новости! — Максим обошел соседку и, постучавшись, толкнул дверь комнаты Зотовых.