Я ухожу. Прощай навеки. Твоя душа

Хотя все же что-то неуловимо изменилось в ландшафте его мира, и он не сразу понял, что именно. Лишь через минуту, не меньше, он заметил, что чуть в стороне, на расстоянии вытянутой руки, стоит небольшой бумажный пакет. Да, обычный пакет из серой оберточной бумаги.

Еще были чьи-то слова, растворившиеся где-то на границе двух миров:

- Храни тебя Господь!

И чьи-то удаляющиеся шаги.

Он протянул руку и слегка, боясь, что видение сейчас растает, коснулся свертка кончиками пальцев. Тот был абсолютно реален на ощупь. От него исходило странное тепло. Какой-то символ и надпись виднелись на бумаге, но его слабое зрение не позволяло ему разобрать их.

Так же медленно и осторожно он потянулся еще, обхватывая пальцами и осторожно подвигая к себе эту посылку из другого мира.

«Как быстро я привык считать тот мир другим!» — мелькнула мысль.

Наконец, он, уже уверенно, взял пакет и положил его себе на колени. Да, сверток был очень теплым, почти горячим. От него пахло чем-то вкусным. Теперь он мог рассмотреть и рисунок (это был крест) и надпись, которая гласила: «Миссия церкви Святого Петра. Славьте Господа!».

Ясно. Это те люди из миссии, которые разъезжают по городу и раздают бездомным еду и лекарства. Выпивки тут, конечно, быть не может, но вот… Ага, вот — две еще горячие сосиски, булка, какое-то салатообразное месиво в прозрачной пластиковой коробочке, яблоко и маленькая, пластиковая же, бутылочка с минеральной водой…

Ну что ж… Не лукуллов пир, конечно, но голодной смертью он в ближайшие часы не умрет.

Одна только мысль теперь тревожила: его видят оттуда.

Если он не видит ничего, если его островок словно отделен от мира какой-то завесой, каким-то колпаком, прозрачным, но в то же время совершенно не дающим представления о том, что происходит снаружи, то они, те, кто находится вне его мира, могут видеть его…

А интересно, каким они его видят?

Как это происходит?

Хотя… Какое ему дело до этого. Главное, что он не видит их.

И что?

Что теперь?

Сейчас он съест эти упавшие с неба сосиски и салат с булкой, запьет все минералкой, похрустит яблоком. И?..

«И лягу спать», — блаженно подумал он.

«И плевать на все», — было следующей мыслью.

«Вот только бы выпить еще рому, что ли!» — пришло в голову напоследок.

Потом он откинулся назад, ложась спиной на колючую траву клумбы, поставил на грудь пакет, достал из него сосиску, откусил…

«Жизнь продолжается!»

Что-то там, позади и выше его головы привлекло его внимание. Что-то изменилось. Он не сразу понял, что именно…

Ах да, часы!

Они показывали 23:59.

Птичка Сирин

Однажды толстая тетя Зина выпала из окна, с восьмого этажа. Неизвестно, как это случилось, но дядя Степан тут точно ни при чем.

Толстая тетя Зина безвольно долетела до третьего этажа, пообрывав кучу бельевых веревок и потеряв тапочек. Но потом в ней проснулись воля и разум, и она решила, что падать дальше просто не имеет смысла, ибо закончится падение разбитием головы об асфальт.

- Хочу стать воздушным шариком! — громко подумала толстая тетя Зина. — Или… Или нет… Птичкой!

И она тут же стала воздушным шариком, на долю секунды, а потом — птичкой Сирин.

Она еле успела совладать с рулем высоты, уже перед самой землей, и резко взмыла вверх, при этом нагадив на шляпу проходящему в это время по тротуару пенсионеру Шлакову. У толстой тети Зины-Сирин было как минимум три причины для этого. Во-первых, все птицы гадят. Во-вторых, толстая тетя Зина всегда боялась высоты. В-третьих, пенсионер Шлаков еще три месяца назад занял у нее двести рублей до пенсии, но так пока и не вернул.

Долетев до восьмого этажа, тетя Сирин нашла свое окно, уселась на перила балкона и запела.

Раньше, когда толстая тетя Зина пела, дядя Степан сходил с ума и говорил, что последний раз он испытывал подобные чувства под немецкой бомбежкой, слыша вой юнкерсов. На самом деле неизвестно, бывал ли когда-нибудь дядя Степан под бомбежкой и знакОм ли ему вой юнкерсов.

Теперь же, когда тетя Сирин запела, дядя Степан моментально превратился в зомби. Он, сам не свой, вышел на балкон, сел на порожек и заплакал.

- Ну что, сволочь, — сказала ему тетя Сирин, — дождался? Радуешься?

- Скажи, куда фунфырик заныкала, Зинушка? — вопросил дядя Степан, приходя в себя, едва прервалось тетино пенье.

- Шиш тебе, заяц рогатый, — ответила тетя Сирин.

- Скажи, рыбонька! — взмолился дядя. — Ведь ты ж все равно не сегодня-завтра на юг улетишь, — осень на дворе.

- Вот тебе! — воскликнула тетя и попробовала показать дяде Степану хороший кукиш. Но хорошего кукиша у нее не получилось, потому что рук-то у нее теперь не было — крылья были.

А соседский мальчишка, Ванька, высунулся из окна и пульнул в тетю Сирин из рогатки. Он вообще был хулиган, этот Ванька, и всегда стрелял из рогатки в голубей. И хотя тетя Сирин голубем не являлась, но Ванька тоже не являлся орнитологом; ему что голубь, что тетя Сирин — все было едино.

- Ах ты гадский гад! — крикнула хулигану тетя Сирин, падая с перил балкона.