Я ухожу

За последние годы Феррер собрал вокруг себя небольшую группку художников, которых регулярно посещал, нерегулярно наставлял и уж совершенно определенно раздражал. Среди них не было скульпторов, ввиду его прошлого, зато имелись живописцы — Беклер, Спонтини, Гурдель и, главное, Мартынов, который в то время резко пошел вверх, работая исключительно в желтой гамме; ну и еще несколько других. Например, Элисео Шварц, специалист по предельным температурам и изобретатель мехов в виде замкнутой цепи («А почему бы не добавить сюда парочку клапанов?» — подсказывал Феррер), затем Шарль Эстерельяс, занимавшийся инсталляциями в виде холмиков из сахарной глазури или талька («Тебе не кажется, что здесь чуточку не хватает цвета? — осторожно спрашивал Феррер. — Или нет?»), далее, Мари-Николь Гимар, сделавшая предметом своего искусства увеличенные изображения укусов насекомых («А что если тебе заняться еще и укусами гусениц? — вдохновенно предлагал Феррер. — Или змей?»), и, наконец, Ражпутек Фракнатц, работавший исключительно в области сна («Только, ради Бога, полегче со снотворными!» — умолял его Феррер). Но, во-первых, по нынешним временам мало кто покупал работы этих художников, а, во-вторых, сами они, особенно, внезапно проснувшийся Ражпутек, ясно дали понять Ферреру всю неуместность его визитов.

Словом, что ни говори, а торговля картинами заглохла. Где оно, то прекрасное время, когда телефоны звонили без умолку, факс захлебывался от заказов, а галереи всего мира жадно требовали новостей о художниках, мнения художников, биографии и фотографии художников, каталоги и проекты выставок художников?! Где те несколько лет бурного подъема, когда без всяких проблем можно было опекать всех этих людей искусства, находить для них стипендии в Берлине, фонды во Флориде, должности преподавателей живописи в Страсбурге или Нанси?! Увы, от всего этого не осталось и следа; мода на искусство прошла, источник денег иссяк.

Убедившись, что ему не сподвигнуть коллекционеров на покупку вышеуказанных шедевров и что в моду входит этническое искусство, Феррер с некоторого времени начал сворачивать привычную деятельность. Он незаметно оставил в покое специалистов пластического жанра и, продолжая, конечно, опекать своих живописцев, особенно, Гурделя и Мартынова, из коих первый был на подъеме, а второй в явном упадке, решил направить главные свои усилия на более традиционные виды искусства — искусство племен бамбара, банту, равнинных индейцев и прочее в том же роде. Для верного вложения денег ему требовался опытный консультант, и он нашел его в лице некоего Делаэ, который заодно три дня в неделю дежурил вместо него после обеда в галерее.

В отличие от профессиональных достоинств, внешность Делаэ явно говорила не в его пользу. Представьте себе человека, целиком составленного из кривых. Сутулая, колесом, спина, вялое рыхлое лицо, кошмарные бесформенные усы, скрывающие всю верхнюю губу и лезущие в рот (а некоторые вздыбленные волоски забираются и в ноздри); усы эти так длинны и нелепы, что выглядят фальшивыми, наклеенными. Все жесты Делаэ мягки, округлы, извилисты, так же, как манера держаться и говорить; его очки с изогнутыми оглоблями вечно сползают то на один бок, то на другой, — словом, полное отсутствие прямолинейности. «Держитесь же прямо, Делаэ!» — говорил ему иногда раздраженный Феррер. Но тот не реагировал — что ж, тем хуже.

В первые месяцы после ухода из домика в Исси Феррер наслаждался своим новым укладом жизни. Располагая полотенцем, чашкой и половиной стенного шкафа у Лоранс, он сперва проводил в квартирке на улице Аркад все ночи до одной. Затем, мало-помалу, эта верность стала давать трещины: Феррер начал пропускать каждую вторую, каждую третью, а скоро и каждую четвертую ночь, проводя их в своей галерее — сначала в полном одиночестве, потом в относительном, и все это вплоть до того дня, когда Лоране заявила: «А теперь давай-ка складывай свои манатки и вали отсюда, хватит с меня!»

«Хватит так хватит», — отвечает Феррер, думая при этом: «А мне наплевать!» Однако после холодной одинокой ночи, проведенной на задах галереи, он встает пораньше и наведывается в ближайшее квартирное агентство. Ютиться в этой жалкой конуре — нет, так жить дальше невозможно. Ему предлагают осмотреть совсем другое помещение на Амстердамской улице. Вот увидите, говорит агент, это типично османновский стиль: лепные потолки, наборный паркет, двойной холл, двойная гостиная, двойные застекленные двери, мраморные камины с высокими зеркалами, широченные коридоры, комната для прислуги и плата за три месяца вперед. «Хорошо, согласен, — говорит Феррер. — Беру!»