Я украл Мону Лизу

Вторую копию Голицын отдал меценату Рябушинскому, ради чего совершил кратковременный вояж в Москву. Старик, развернув картину, некоторое время просто гипнотически ее созерцал, напоминая луврского поклонника, в какой-то момент Михаил стал всерьез беспокоиться: а не заметил ли тот подлога? Хотя основания для этого были минимальные: холст был времен Леонардо да Винчи, приобретен в обыкновенном антикварном магазине, торговавшем каким-то средневековым хламьем, о красках тоже не стоило беспокоиться, все они были из растертых минералов, какими пользовались во времена Ренессанса. Кисть – тоже подходящая…

Наконец Рябушинский отошел от картины и с чувством произнес:

– Не думал, что у вас это получится, теперь понимаю, что мой выбор был верен.

Не поскупившись, собиратель сверх обговоренной суммы выложил еще пятьдесят тысяч рублей, заявив, что «Мона Лиза» стоит большего. И как-то мимоходом обмолвился о том, что будет хранить ее в банковской ячейке.

Михаил Голицын грустно улыбнулся: вот она, участь великого шедевра – быть спрятанным от своих поклонников под листами бронированного металла.

– Это достойное место, – сдержанно произнес князь.

Громко рассмеявшись, Рябушинский произнес:

– Понимаю вашу иронию, – после чего сдержанно добавил, будто подслушав мысли Голицына: – Значительное количество выдающихся полотен, что мы видим в музеях, всего лишь копии, а подлинники разошлись по частным коллекциям и находятся в местах, куда доступ посторонним гражданам просто закрыт.

Князь Голицын едва улыбнулся: коллекционер Рябушинский даже не представлял, насколько близок он был к правде.

Третьим клиентом был купец-миллионщик, богатый покровитель искусств и глава большого рода Герасим Морозов, от которого Голицын последние два года получал заказы. Встретился он с ним в его особняке, в Москве, сразу после продажи картины. Не утруждая себя долгими вступлениями, князь произнес:

– У меня есть нечто такое, что должно вас заинтересовать.

– Уж не о «Моне Лизе» ли вы говорите? – прищурившись, поинтересовался Герасим Морозов, разливая в рюмки коньяк тридцатилетней выдержки. – Угощайтесь! Коньяк великолепен.

– О ней, Герасим Петрович, – отвечал Голицын, поднимая рюмку. Граненая прохлада ласкала кожу. Следовало немного подержать коньяк в ладонях, разогреть его, только после этого можно будет по достоинству оценить напиток. – Так как вам мое предложение?

– Я не перестаю вам удивляться, как вам это удалось?

– А вот это лучше пусть останется моей тайной.

– И сколько же вы хотите за картину?

Герасим Морозов хотел выглядеть равнодушным: что может взволновать человека, диктующего в России цены на хлеб? Однако голос в середине фразы заметно напрягся, выдавая заинтересованность.

– Один миллион рублей, – отвечал Голицын и будто бы обжегся, натолкнувшись взглядом на серые глаза купца.

– Сумма немалая, – сдержанно отвечал купец.

– Но сами поймите, Герасим Петрович…

– Хорошо, цена меня устраивает. Картина при вас?

Голицын выпил коньяк в один глоток – самое время, чтобы отметить сделку. Взяв с тарелки небольшой ломтик севрюги, заел.

– Я не рискнул брать ее с собой. Мне следовало сначала узнать, согласны ли вы ее купить. А потом вы даже не представляете, что сейчас творится на таможне. Досматривают буквально всех!

– Понимаю… Весьма трудно раздобыть такую картину, но так же непросто довести ее до заказчика. Знаете, я попробую облегчить вам задачу. Я поеду в Париж, благо что для этого у меня имеется немало уважительных причин. И одна из которых в том, что моя давняя возлюбленная проживает ныне в Версале. Не подумайте, что я хочу воскресить юношеские любовные переживания. Это выглядело бы смешным! Я был тогда непростительно молод и счастлив до неприличия. Просто хочу ее увидеть, – глаза старого ловеласа потеплели.

На следующий день Герасим Морозов выехал в Париж. Договорились встретиться через десять дней в гостинице «Монпарнас», где он забронировал себе апартаменты в половину этажа.

Встреча произошла, как и было условлено, в его номере. Вытащив картину из ничем не примечательного холщового пакета, в каких обычно служанки отправляются за овощами, Голицын аккуратно развернул его на большом круглом столе. Герасим Морозов продолжал пребывать в некоторой романтической растерянности. Надо полагать, что свидание с возлюбленной из далекой юности не прошло для него бесследно – его широкий выпуклый лоб разрезала поперечная складка, свидетельствующая о серьезных переживаниях. Можно лишь только догадываться о разочаровании старого ловеласа: вместо красивой женщины он увидел всего-то осколок прежнего великолепия. Так что лучше не возвращаться в места былого счастья. Приобретенную «Мону Лизу» Герасим Морозов воспринимал как некоторую компенсацию за утраченные иллюзии.

Осмотрев без должного интереса картину, купец нашел, что она в порядке, и, расплатившись, закрыл за Голицыным дверь.