Я – утопленник

Ведь я мог умереть, упав с моста! А если бы умер, что останется от меня? Воспоминания друзей, любовь Юли и тройки по сопромату с математикой?

Костя деликатно вышел во двор покурить, чтобы дать нам объясниться.

– К тому же ты дерзил, – вполголоса продолжала Юля. – Не мог помолчать, что ли? Вот Костя молодец – просто разговаривает и не спорит. Ну зачем ты спорил, зачем? Бабушке вредно волноваться, у нее сердце больное.

– А я откуда знал? Ты мне говорила?

– Ты всегда найдешь оправдание.

– Когда я не прав, я это признаю, – твердо заявил я. – Когда точно не прав.

– Только этого никогда не бывает, – съязвила Юлька. Не ожидал от нее. Вообще язык у нее подвешен, но только не для таких споров.

– Иди к ней и извинись, – предложила она, понизив голос.

– С чего это? Что я сказал?

– Не извинишься – пеняй на себя! – зловеще пообещала Юлька, и я пожал плечами. Ладно, извинюсь. Я ради нее с моста прыгнул, а это и вовсе пустяк. С меня не убудет.

Я прошел в соседнюю комнату. Бабушка стояла возле серванта и, нацепив на глаза очки, читала расписание. Войдя в дверь, я остановился, как вкопанный, инстинктивно прикрыв глаза. Прожектор там у нее, что ли? Сквозь щели между пальцами я увидел: ослепительно яркий свет исходил из угла комнаты. Там, на полочке, стояла икона.

– Что с вами, Андрюша?

– Ничего. – Я помотал головой, стараясь не смотреть в тот угол. Сияние иконы заполняло комнату, и свет лампочки на потолке казался тусклым и жалким. – Я хотел извиниться.

– За что? – Она внимательно смотрела на меня.

– Наверное, я вел себя слишком грубо.

– Вы говорите «наверное», значит, не чувствуете вины. Зачем же тогда извиняться?

Конечно, я не мог сказать о Юльке, что это ее идея. Но бабушка, похоже, догадалась.

– Извините, – тупо повторил я и вышел из комнаты. Мне снова захотелось пить, я налил себе полную кружку кипятка из чайника и выпил. Вроде стало легче.

– Извинился? – спросила Юлька.

– Да.

– Молодец. – Она коснулась моей щеки губами. – Вот бы ты и меня так же спас! Вытащил из воды, сделал искусственное дыхание… Рот в рот.

Она лукаво улыбнулась. В этом вся Юлька. Наивная, романтичная. И сексуальная. За что и люблю.

– Без проблем, – ответил я, – будешь тонуть – звони!

Она засмеялась. Конечно, какой разговор: я бы ее спас, хоть десять раз подряд. Все же не скрою: иногда хочется не спасти, а за борт уронить, как Степка Разин княжну. Вот, наверное, достала мужика капризами…

Мы еще немного посидели и попили чаю. Бабушка объявила, что электричка в город придет через полчаса. Надо собираться. Пока еще до станции дойдем. Я чмокнул Юльку, слегка поклонился бабушке, и мы с Костей зашагали на станцию.

Народа в вагоне было немного. Мы сели у окна, электричка тронулась.

– Хорошо погуляли, – сказал я.

Костик молча кивнул.

– Кстати, о работе. Ты чего-нибудь нашел?

Приятель молча качнул головой. Что-то он неразговорчив. Ну и ладно. Я смотрел в окно на пролетавшие за стеклом деревья. Огни поселков плыли гораздо медленней, а видневшиеся вдали здания почти не двигались с места. Все относительно, подумалось мне. Вот сердце у меня не бьется – относительно жизни я мертв. Но я двигаюсь, говорю, думаю – относительно смерти я жив. Что бы сказал Эйнштейн?

На Витебский вокзал приехали поздно. Белая ночь освещала закоулки старого города, и мы с Костей молча шагали по Загородному. Ехать домой на метро я отказался. Раздражение никак не отпускало, хотелось развеяться. И хотя Костя был почти дома, он согласился составить мне компанию, объявив, что прогуляется со мной.

Еще в электричке Костик признал ошибку, сказал, что не следовало болтать о случае на речке без моего согласия. Но он хотел как лучше, хотел сделать приятное моей девушке. Хотел, как лучше, а вышло – как всегда, сказал я и простил его. Я даже больше злился на Юльку. Чуть что – сразу обижается. Нельзя же так! А если я начну обижаться? Причину всегда можно найти!

Мы шли по безлюдным улицам, болтали, затем Костя предложил зайти в одно место.

– Я там иногда бываю, хороший клубешник. Проведу тебя, там знакомый на охране стоит.

Я подумал, что мне необходимо развеяться, и согласился. Что было дальше – не помню.

Я очнулся на обшарпанной деревянной скамейке. Костя сидел рядом.

– Оклемался? – спросил он.

– Да, – сказал я, с трудом принимая вертикальное положение. В голове было сумрачно, я попытался вспомнить, что со мной было, и не смог.

– Где мы? – спросил я, оглядываясь. Окружающая обстановка памяти не прибавила, но повеяло тревогой. Голые крашеные стены, маленькое окошко с решеткой. Тюрьма?

– В камере, – сказал Костя. В голосе его не слышалось страха или отчаяния, и я невольно проникся уважением к другу. – В ментовке.

– А… что мы натворили?

– Не мы, а ты, – поправил Костик. – Я вообще ни при чем. Не думал, что тебя так развезет с пары бутылок пива. Ты дурь не глотал?

– Ты что, Костик? Ничего я не глотал! А вообще-то не помню, – признался я. Не знаю, как Костика, а меня пребывание в камере откровенно пугало. Что произошло? Вдруг я кого-то убил? – Ты же знаешь, я дурью не балуюсь! – сказал я.

– Ты такое вытворял…