Я в Лиссабоне. Не одна (сборник)

А потом она проходила мимо и что-то кричала в трубку, и я схватил ее за талию, усадил на колени и даже приобнял, притянул к себе несильно, но ощутимо. Она же ничего не заметила, сидела на коленках и продолжала ругаться по-итальянски в трубку, а вот ее перец заметил и стал ее стаскивать, но я крепко держал, тогда он размахнулся и почему-то пошатнулся (наверное, пьян был в стельку) и ударил меня в лицо.

Я одну руку от сисек отнял и защитился, а свободной ногой, на которой моя прелесть не сидела, дал ему пинка, и перец упал прям мордой в пол, кровища брызнула из носа, но в темноте никто ничего не понял. Только прелесть вскочила и закричала:

— Ну, зачем?! Это же итальянский писатель из ПЕН-клуба, у него через час презентация. Что мне теперь делать? Меня же уволят с волчьим билетом!

— А возьмите меня, я не знаю итальянский, но помню английский.

И Лена Самсонова (она так представилась) сначала отмахивалась, а потом потащила меня на пресс-конференцию, говорит: «Все равно все будут пьяные, никто не разберется», — и галстук фиолетовый повязала.

Я держала молодцом почти сорок минут, и только в конце кто-то спросил меня по-итальянски, но я сделал вид, что ничего не расслышал, а Лена за меня ответила.

Потом мы стояли в фойе, держались за руки, смотрели друг другу в глаза. Я сказал:

— Какие у тебя синие глаза…

А она ответила:

— Это линзы. На самом деле глаза — серые.

Потом подумала и говорит:

— Ты меня, Олежек, спас. Сделаю что хочешь.

Я хотел подержаться за сиськи, но просто попросил телефончик.

Алешка

У Алешки не было папы, а мама Лиза, когда он ее спрашивал об отце, ничего не говорила. Один раз сказала, что тот пропал, а на вопрос куда ничего не ответила.

Когда Алешке исполнилось пять лет, то к ним стал ходить дядя Боря. Обычно он появлялся в квартире в обеденный перерыв, когда Алешка был в детском садике. Но однажды в саду проводили ремонт, и Алешка сидел на кухне однокомнатной квартиры — смотрел на ноутбуке «Смешариков». И тут пришел дядя Боря: в черной форме охранника и с газовым пистолетом в кобуре на боку.

— А он что здесь делает? — спросил шепотом дядя Боря, но мама поднесла палец к губам, провела его в комнату и занавесила вход.

Через какое-то время из комнаты стали доноситься стоны мамы Лизы, прерываемые медвежьими вздохами дяди Бориса и какими-то нервическими смешками.

Алешка очень испугался за маму. Ему казалось, что дядя Боря делает что-то нехорошее, возможно, душит или калечит. Он открыл верхний ящик кухонного стола и достал самый большой нож для резки мяса, но потом испугался, что нож такой большой, острый и тяжелый. Алешка встал в центре кухни и спрятал нож за спину.

Через какое-то время на кухню вошел дядя Боря, застегивая ремень на брюках. Он посмотрел на Алешку, потрепал его по голове и спросил:

— Ну что, уроки сделал? — Алешка хотел его порезать, но сделал неудачное движение пальцем, и яркая детская кровь закапала на пол.

— Лиза, — позвал дядя Боря, и из-за занавески выскочила мама, спешно застегивая халат: оживленная и веселая, все лицо ее пылало, а волосы растрепались.

Алеша посмотрел внимательно на маму, увидел, какая она красивая, шмыгнул носом и разревелся.

Хрясь

Всегда с ней было хорошо. Тискали друг друга до невозможности, из кровати не вылазили. Бывало, уснешь часа в три ночи, или даже под утро, потный весь, все постельное белье мокрое, измученный, а уже часов в восемь с первым осенним лучиком, когда воздух утренний проползает сквозь открытую форточку и робко, холодя-ще щекочет кожу, снова нежные поцелуи, вздохи, улыбки, объятия.

Свадьба была пышная, веселая, яркая: катались на «кадиллаке» по Москве, на Горах голубей выпустили, выкупал я ее у родственников, которые ее похитили, сидели всю ночь в ресторане, а потом поехали в Крым. Я же не очень богатый человек — на Париж денег не было.

И вот когда вернулись из Ялты, поселились в квартире в Кузьминках (родственники скинулись и квартиру нам купили). Поселились и жили, в принципе, хорошо, замечательно жили, но однажды, собираясь то ли в театр, то ли на работу, я в отражении в трюмо заметил, как со спины на меня Лера смотрит, и был это такой ужасающий, чудовищный, презрительный и брезгливый взгляд, который я никогда прежде у нее не видел, когда она прямо смотрит в мои глаза.

Когда Лера смотрела прямо, то был взгляд такой сладкий, манящий, ласковый. От него что-то во мне дрожало и ликовало, я как пьяный ходил, шатался, а тут это странное отражение… Зря я в трюмо посмотрел.

И после этого своего наблюдения, о котором я ничего Лере не сказал, стало что-то во мне ломаться и трещать. Ночью лежим рядом — бедро к бедру, щека к щеке, а ничего не происходит, ничего не шевелится, пустота.

Она наклонится над моим лбом, прядь рукой откинет и спрашивает:

— Ты что, милый? — Потом губами до переносицы дотронется или пальчиками своими тонюсенькими по макушке проведет.

А я лежу, не шелохнувшись, и ничего, ничего, понимаете, во мне нет, а как только закрою глаза — вижу этот брезгливый взгляд.